— Да, конечно. Наверное, вы правы, Танечка, — качая головой, ответила она. — Я сделаю это только ради Димы.

Когда я возвращалась к Юльке, при въезде во двор меня поджидал Шурочка Луганов. Его «девятка» тускло мерцала в свете бледно-желтых фонарей.

— Ну что? — спросил он меня, когда я села с ним рядом.

— Все нормально, не волнуйся. Он согласился.

— С чем?

— С тем, что ему ничего не остается делать, как пойти в милицию и признаться в убийстве Грачева.

— Что?!!

— Да-да, Шура. Он — убийца.

— Господи, какой кошмар! А я-то все думал, каким образом ты собираешься его прижать? Скажу честно, когда мы отсняли все материалы, я решил, что мне — хана. Ну, думаю, попался, как последний дурак, сам себя подставил. Всю ночь не спал. Ты тогда пообещала, что мы с тобой потом вместе подумаем над тем, как меня отмазать от этого дела, а сама — ни слова. Но почему же ты мне раньше не сказала, что это он убил Вовку?

— А ты знал Грачева?

— Немного. Когда он пропал, одни думали, что просто сбежал куда-то, другие, что его убили. Разные слухи ходили. Но почему ты мне ничего не сказала?

— Ты знаешь, Шура, так получилось, что ты сам меня перебил. Стал рассказывать о взятках. Вот я и решила пока помолчать.

— Да, я никогда не дружил с головой, — усмехнулся он. — Ну и что теперь?

— А теперь, когда мы с тобой его прижали, ему лучше всего предстать перед судом в роли убийцы любовника своей жены.

— Чего-чего? — опять изумился Шурочка.

Мне пришлось ему все объяснить, а под конец я добавила:

— А знаешь, что он сказал после всего этого? Он сказал, что поступает так только ради тебя, чтобы ты не пошел соучастником.

— Да? — тихо переспросил Шурочка. — Так и сказал?

— Ага.

Луганов достал свою неизменную черную сигарету и закурил. Руки его дрожали. Он откинул голову назад, и из его глаз выкатились две крупные слезы.

— Шура, ты что? — удивилась я его реакции. — Неужели ты этому веришь?

— Оставь меня, — ответил он. — Мне надо побыть одному.

В ноябре закончился суд над господами Тимофеевскими. Все прошло гладко, если не считать того, что мне пришлось выступать свидетельницей и Елизавета Андреевна, которой дали два года условного заключения, кажется, догадалась, что я ее тогда выследила. Вениамину Михайловичу обломилось всего три года общего режима. Подозреваю, что дело не обошлось без крупной взятки.

Вскоре в местной газете появилась статья, в которой говорилось о нашумевшем деле. Заместитель главы администрации Пушкинского района по торговле характеризовался в ней как превосходный работник и отличный руководитель, доведенный до отчаяния постоянными изменами своей супруги-развратницы, которая чуть ли не совращала несовершеннолетних мальчиков.

Капитан Тюрин майорского звания не получил, но был весьма ошарашен тем, что я преподнесла ему на тарелочке. Он понял, что я его в чем-то обманула, и страшно обиделся.

После прочтения газетной статьи я достала гадальные кости и спросила их: правильно ли я поступила? «36+20+10» — ответили мне они.

«Надо остерегаться контактов с теми, кого вы неосторожно обидели, так как они этого не забыли».

Вечером этого же дня позвонила Елизавета Андреевна.

— Здравствуйте, Танечка, — пропела она в трубку. — Я бы хотела выразить вам свою благодарность за то, что вы для меня сделали. Не хочу, так сказать, остаться в долгу. Можно я зайду к вам завтра вечерком?

— Зачем? — решила выяснить я, не понимая, что она подразумевает под словом «долг».

— Ну, хочу вам еще подбросить денежек, — смущаясь, ответила она.

— Нет, не надо, — поспешила я отказаться, помня предостережение магических костей. А вдруг она придет ко мне с каким-нибудь подсвечником?

— И все-таки я зайду, — сказала Елизавета Андреевна и повесила трубку.

На следующий день, прямо с утра пораньше, я отправилась в супермаркет, накупила всего того, что когда-то едал господин Тимофеевский, и поехала в Скатовку навестить Степана Игнатьевича.

— А это что? — спрашивал он, когда я выгружала на грязную клеенку продукты.

— Это маринованные мидии.

— А это?

— А это маслины.

— А это? — тыкал он шершавым пальцем в ананас.

— Ну это уж вы должны знать, Степан Игнатич! — покачала я головой.

— Да я, Танька, можа, и знал когда, да забыл, а потому, окромя картошки, никаких других фруктов не помню, — усмехнулся он.

— А у меня и картошка есть, между прочим. Только она называется чипсами. Я ее ужасно люблю, — отвечала я, выуживая из сумки пакетик с чипсами и бутылку «Абсолюта».

— О! А вот это ты зря, — возмутился старик, указывая на водку. — У меня на этот счет есть кое-что получше. — И достал из-под лавки четверть самогона.

— Ну, вы прям как ждали меня, — искренне рассмеялась я.

А потом мы ели, пили, разговаривали. Совершенно окосев, я не удержалась и рассказала Степану Игнатьевичу обо всем, что со мной произошло. Да, в общем-то, я и собиралась это сделать. Мне необходимо было хоть с кем-то поговорить на эту тему. Я постоянно ощущала смутное чувство вины и неудовлетворенности от проделанной работы.

— Да, бывает же в жизни такое, — покачал головой старик.

— Знаете, Степан Игнатич, я всегда делала все правильно. Всегда помогала людям избавиться от опасности, от зла, словом, делала добро, а теперь… Теперь и не знаю, что натворила, — всхлипнула я, подперев ладонью подбородок.

— Да ты не переживай, Танюха. Добро-то ты все-таки сделала.

— Какое же? Что вы, Степан Игнатич?

— Грачевы теперь по-человечески похоронят своего сына, — ответил он.