Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Правда, черта с два бы Афанасьев догадался, что задания мне давал именно Корф — в книге не было упоминаний. Если, конечно, Афанасьева не проинформировал кто-то, кто меня раскрыл. Тогда хреново. Но в это верить не хотелось.
— Короче, пока не будем никуда нести маячок, — сказал я. — Поиграем по их правилам. Вернем мешок на место, я только заберу свои вещи.
Денисов взирал на меня с сомнением.
— Хочешь поймать щуку на живца? А справишься?
— Ага.
— И думаешь, после гибели Афанасьева кто-то придет?
— Ну маяк-то работает. Рано или поздно его могут засечь местные. И тогда начнутся вопросы. Будь я на месте сообщника Григория, я бы подчистил все концы. Я хочу вернуть барахло на место и последить за теми, кто наведается, чтобы его забрать. Так мы сможем вычислить фигуру на той стороне. И вот уже с этим можно идти к руководству. У меня есть выход на помощника ректора, он нас выслушает.
Денисов округлил глаза.
— И когда это ты успел?
— Мало сплю, много бегаю. Так что, план утвержден?
— Ну, может ты и прав. У меня нет опыта в таких делах, — пожал плечами Денисов. — Но порой я начинаю жалеть, что влез в это.
— Вылезать поздновато, но у тебя еще получится. Если хочешь, сотру тебе память…
— Нет, — замотал головой вражина. — Я дал обещание, что все выясню. И я должен его выполнить.
— Devotion turns dangerous when armed with rules of faith, — процитировал я строчку из песни одной панк-рок группы.
Денисов удивленно моргнул.
— Чего? Это по-английски?
— Да. “Преданность становится опасной, вооруженная канонами веры”. Это я к тому, что не стоит тебе разбрасываться клятвами и обещаниями, Константин. Дворянское слово дорогого стоит, но далеко не все ситуации требуют таких жертв. Я тоже думаю, что мы влезли в какое-то очень неприятное дерьмо, но…
— Но ты тогда зачем продолжаешь копать?
Я улыбнулся. Как бы ему сказать…
— Я хочу защитить Ронцова и остальных. Кроме меня, некому. Я их друг, и они мне верят.
Денисов очень странно на меня взглянул. В глазах этого качка с физиономией арийского солдата читалось… уважение?
— Благородно. Знаешь, Соколов, несмотря ни на что, с тобой приятно работать.
Я не удержался и тихонько рассмеялся.
— Скажи, Костя, а если мой род внезапно вернет себе Осколок. Ну, допустим, совершит моя семья какой-нибудь великий подвиг, и сам император нас им одарит. Что тогда? Я все равно буду в твоих глазах второсортным аристократишкой?
— А разве тебя заботит, что я о тебе думаю?
— Мне интересен ход твоих мыслей. Пытаюсь понять, как думают люди вроде тебя. Это полезно.
Денисов пожал плечами.
— Если император решит, что твой род достоин такой чести, то кто я такой, чтобы оспаривать его волю?
Вот как. Значит, Костик у нас был предан императору всей душой. Что ж, похвально. На месте Его величества я бы таких ребят ценил.
— Но ты же в курсе, что в утрате Осколка виноват мой прадед. И я, и мой отец и даже мой дед — все патриархи оказались заложниками ошибки предка. В твоих глазах дети должны отвечать за деяния предков?
— Таков мир, Соколов, — с печалью отозвался Денисов. — Его законы жестоки, но это наш мир. Справедливости и равенства не существует, это все сказки. Люди не равны и не рождаются равными. Хорошим часто не везет, а плохие получают все. Ошибка одного нередко губит сотни. Встречают по одежке, титулу и репутации. И мы с тобой ничего не сможем сделать, чтобы все это изменить. И чем быстрее ты это поймешь, тем больше шансов, что сможешь выплыть и вытащить свой род из затруднительного положения.
Вот что мне все же нравилось в этом парне, так это его непробиваемая честность. Всегда нес именно то, что было на уме. Не стыдился убеждений, не юлил. Рубил правду-матку так, что щепки летели.
— Тогда идем обратно во Флорариум, — улыбнулся я. — Будем делать закладку.
— Что делать?
Я отмахнулся.
— Пролетарский жаргон. Не вникай.
— Странный ты, Соколов, — открывая калитку, сказал Денисов. — Хоть и из обедневшего рода, но явно неплохо образован. В радио соображаешь, по учебе быстро все схватываешь, стихи английские цитируешь…
Я чуть не прыснул. Да-да. Стихи великого канадского “поэта” Билли Тэлента. Хотя песня и правда хороша.
— И что?
— А потом выдаешь какие-то перлы, смысла которых я понять не могу. Словно ты из другого города приехал.
— Можно и так сказать, — отозвался я. — Много общался с простолюдинами, понабрался всяких глупостей… Так, стоять.
Денисов резко затормозил позади меня. Скрипнул снег под ботинками.
— Видишь? — понизив голос, я кивнул в сторону деревьев, где в роковую ночь прятался Малыш, охраняя пути отхода. — Тот мужик с лопатой.
— Да. Вижу. Ну так что, брать его будем?
Я прикинул расстояние. От нас до таинственного незнакомца в рабочей робе было метров тридцать. Все бы хорошо, но бежать придется по глубоким сугробам, а где-то там еще и пряталась низкая оградка с пиками — можно было легко на нее напороться.
— Идем в сторону Флорариума. Пусть плетется за нами, — решил я. — Как выйдем на удобную для бега дорожку, постараемся его перехватить.
— Пару пропустим.
— Хрен с ней.
Денисов тяжко вздохнул, и мы торопливо направились в сторону оранжереи. И в этот момент в мою голову прорвался голос Сперанского.
“Миша, етить твою налево! Где тебя черти носят?”
“Я занят”.
“Ты и должен быть занят! Но здесь, на докладе!”
“Попросись прийти последним. Скажи, я застрял в лазарете”, — взмолился я. — “Я приду, обещаю”.
“А ты и правда в лазарете? Что-то случилось?”
“Нет, конечно. Я по другому делу бегаю. Потом расскажу. Но всем растрепли, пожалуйста, что мне стало нехорошо и голова закружилась”.
“В этот раз ты не отвертишься”, — не сдерживая ярости, предупредил лекарь. — “Быстро все доделывай и пулей в аудиторию!”
Он исчез из моей головы так же внезапно, как и возник. Мы с Денисовым тем временем добрели до мостика, и как раз в том месте, где дорога изгибалась почти под прямым углом, смогли обернуться.
Мужик шел за нами по ровной утоптанной тропинке. Непринужденно курил, закинув лопату на плечо, словно просто прогуливался и выискивал плохо утрамбованные сугробы.
— Пора, — шепнул я Денисову.
Боевик резко развернулся и ринулся на преследователя.
Все случилось очень быстро, но время для меня замедлилось.