– Через десять минут буду, – хмуро и пренебрежительно роняет Завьялов и пропадает.

– Скоро сюда подвалит большой человек, – сообщаю Гудку (он вышел из своего кабинетика погреться на солнышке). – Хочешь познакомиться?

– Кто такой? – живо интересуется Гудок, которого хлебом не корми, дай только завести знакомство с местной элитой.

Он с самого детства почти не изменился – низенький и солидный. Разве что плешь благоприобретенная.

– Его фамилия Завьялов. – поясняю я.

– А-а, известная личность, – с уважением говорит Гудок, как прапорщик о генерале.

Мы стоим вдвоем возле автосарая Гудка, из полутемных недр которого несет запахами железа, резины, пластика, кожи, машинного масла, бензина и чего-то еще, и перебрасываемся пустыми короткими фразами. И подставляем свои физиономии светлому уходящему солнцу. Точно и впрямь с холуйским терпением ждем значительного начальника.

И он появляется.

Посверкивая, как новенький, к ангару подкатывает черный внедорожник размером с небольшой автобус. Из него вываливается грузный амбал, скорее всего, охранник в черном костюме и белой рубашке и направляется к нам.

– Ко-ро-лек? – адресуется он ко мне, выговаривая мое прозвище грубо и презрительно, точно он самый что ни на есть крутой бизнесмен, а не лакей крутого бизнесмена.

Впрочем, это манера всех лакеев: лизать сильных и презирать слабых.

Я мимикой показываю Гудку, что ему не суждено увидать Завьялова, и в сопровождении телохранителя направляюсь к черному джипу.

Охранник вышколенно распахивает передо мной дверцу, и я усаживаюсь рядом с коротко остриженным мужиком, которому явно за пятьдесят. Лицо у него простовато-круглое, глазки маленькие. Чем-то он напоминает Акулыча. Ребят с такой внешностью на Руси как грязи – от сантехников до министров. Надежных мужиков с невозмутимо-насмешливыми глазенками и тяжелыми ручищами. Такие выкарабкаются из самой вроде бы безвыходной ситуации, да заодно и другана вытащат. Причем как будто между делом, играючи, без истерик, с обычной своей усмешкой, не повышая голоса.

– В «Жар-птицу», – коротко велит водиле Завьялов.

И мы отправляемся. По дороге, точно сговорившись, храним молчание. Точнее, помалкиваю я. Завьялов непрерывно общается по мобильнику, и все его разговоры сугубо деловые. Говорит он спокойно и немногословно, точно сидит в своем кабинете.

Когда вылезаем из внедорожника и движемся к ресторану «Жар-птица», он нарочно сдерживает шаг, чтобы я не надрывался, ковыляя за ним. Это мне нравится.

В «Жар-птице» я не был года четыре. Войдя в этот кабак, сразу замечаю, что он сильно преобразился. Мебелешка – на вид – явно подороже, интерьер респектабельный, шикарный, хотя не мне об этом судить. И только русская птичка счастья по-прежнему независимо парит под потолком, словно дразня: попробуй, выдерни перышко, фраер ушастый!

Усаживаемся за столик в уединенном закутке для вип-персон. Завьялов милостиво разрешает мне сделать заказ, заплатит он. Почему бы и нет? Я не гордый.

Приступаем к трапезе.

– Моя жена поручила вам расследовать убийство этого… журналиста… Алексея, кажется… – он выплевывает косточку маслины в кулак, бросает на меня мгновенный взгляд и тут же опускает глаза. – И вы нашли убийцу. Если не ошибаюсь, его зовут Виктором Болонским?

– Вы отлично информированы, – я улыбаюсь уголком рта, понимая, что известно ему наверняка больше, чем мне. Не зря он ментам платит.

Опершись локтями о стол, он глядит на меня твердым взглядом. Крутой, уверенный в себе мен, только совсем седой.

– В наше время информация решает все… Но продолжим. Я благодарен вам. По сути, вы сняли с меня подозрение в убийстве. Говоря это, я не имею в виду домыслы легавых. На всю их криминалистику, на все подозрения мне плевать. Я говорю о Кате. Она – единственный человек на планете Земля, чье мнение меня интересует.

– Можно спросить?

– Валяйте.

– У вас было желание уничтожить журналиста?

– Что ж, не стану скрывать. Имело место нечто подобное. Но я человек рациональный, стараюсь избегать крайностей. Жизни лишать – это слишком, а проучить хотелось. То, что он тискал статейки и в мою газетку, и в газетку моего конкурента, меня ничуть не волновало. Тут все законно. Капитализм. Свободный рынок. Каждый зарабатывает бабло как может. Но он собирался увести у меня Катю. А она нужна мне… И точка.

Он негромко хлопает ладонью по столу, и к нам подскакивает официант, худенький прыщавый мальчик. Завьялов жестом отпускает пацана, а я молча жду, что он произнесет дальше.

– У меня освободилась вакансия, – Завьялов потупляется, потом бросает на меня быстрый взгляд. – Начальник службы безопасности… Пойдешь?

Предложение настолько внезапно, что я офигеваю с отвисшей челюстью. Потом кое-как собираю растрепанные мысли в реденький пучок.

– Спасибо, конечно, но я инвалид. Видишь, с тросточкой хожу.

Он, видимо, не ожидал, что на его тыканье я отвечу своим. На мгновение его глаза загораются – и тотчас закрываются веками.

– Я тебя не стометровку бегать приглашаю. Для того чтобы руководить, здоровые ноги необязательны. Деньгами не обижу. Зарплата тебе понравится.

– Подумать надо.

– Думай. Я не тороплю, время терпит. Недели на размышление хватит?

– Какое там. Сегодня-завтра отвечу…

Девятое мая.

С утра звоню маме.

– С Днем Победы, мам!

– Спасибо, – отзывается в трубке ее голос. – И тебя. Господи, а на улице-то какое чудо! Ну просто лето! Черемуха расцвела. Вот такие белые сережки. Запах тяжелый, волнующий… Придешь?

– Извини, вчера намотался. Отдохнуть бы.

– Как знаешь…

Звякаю Сверчку.

– И тебя с праздником, – отвечает он на мои поздравления. – С великим праздником. – И тут же подливает ложечку дегтя. – Жаль только, что власть так откровенно переборщила с фанфарами. Победа – в душе каждого из нас, и негоже месяцами забалтывать ее, горлопанить о ней. Она стала игрушкой в руках политиканов, которые пиарятся на страданиях и подвиге народа…

Он говорит еще много и долго. Потом спохватывается, желает мне всего самого лучшего и отключается.

А я звоню Кондору.

– Твой дешевый пафос не по адресу, – заявляет он мрачно. – Лично для меня это не праздник. Пускай тупая толпа считает, что великий и ужасный советский народ, несмотря на небывалые жертвы, бла-бла-бла, сломал хребет фашистской гадине. Или что-нибудь в подобном роде. А, по-моему, так: два диктатора играли в солдатики, и бойцы вождя всех народов надрали задницу дойче зольдатен фюрера…

Зато Акулыч настроен по-боевому: