— Почему вы спрашиваете?

— Это долго объяснять, — не слишком вежливо отговариваюсь я.

И впрямь, слишком длинную цепь нужно было бы вытянуть, чтобы добраться до сути моего интереса. Но Леннарт поражает меня, догадываясь:

— Я кажусь вам мальчишкой?

Приходится признаться:

— Немного. Но это как раз неплохо! Я не люблю таких, знаете, взрослых-взрослых…

В тебе это мальчишество прорывалось, даже когда ты стал совсем седым. Ты мог вдруг показать язык, и расхохотаться над тонкой шуткой. Мог сделать из листа с неудавшимся куском текста самолетик и запустить его через всю комнату. И веселился, если тот утыкался носом мне в макушку… Ты мог во время прогулки легонько пнуть меня снизу по подошве, отчего моя нога подскакивала, и делал удивленное лицо: «А в чем дело? Я ни при чем!»

И все это не вступало в противоречие с тем, что ты всегда оставался для меня Учителем. Просто твое влияние на меня проявлялось не в длинных и скучных лекциях-нотациях, а в мимолетных замечаниях, даже, скорее, вопросах, чтобы меня саму навести на мысль о допущенной ошибке. Я могла не согласиться с тобой, поспорить, и в этом случае ты не позволял себе давить на меня. Потому что тоже считал свободу единственно допустимым для писателя состоянием. Той почвой, на которой только и может прорасти что-то доброе, ценное, живое… Такое, как ты.

— Я был младшим ребенком в семье, — делится со мной Леннарт. — Ко мне до сих пор относятся, как к малышу.

— А у вас есть свой Карлсон?

— Карлсон? — он тихонько смеется. — Вы имеете в виду того, у которого на спине этот…

— Пропеллер.

— Нет. Этого нет. Но у меня есть щенок. Теперь уже пес, конечно.

— Но у вас был свой Карлсон? — допытываюсь я.

Леннарт, наконец, понимает:

— Выдуманный друг? Да, был.

Я даже начинаю ерзать на стуле от нетерпения:

— Ну же, Леннарт! Рассказывайте!

Его щеки начинают краснеть, будто я пытаюсь через замочную скважину подсмотреть в его детскую.

— Ну, я не разговаривал с ней постоянно…

— Так это была девочка?

— Девочка. Я называл ее Моной.

— Это как-то было связано с Джокондой?

Кажется, такое не приходило ему в голову:

— С Джокондой? Нет! Это просто девочка.

Я продолжаю вытягивать нить его воспоминаний:

— Но вы ее видели?

Леннарт чуть сдвигает брови, разглядывая свои длинные, худые пальцы:

— Когда я ложился спать, то придумывал истории про Мону. Она была такая… бойкая, живая. Смелая. И никогда не болела. И собиралась стать юнгой.

— Ясно, — откинувшись на спинку стула, я улыбаюсь, ведь он рассказывает почти про меня. — Здорово… Вы что-нибудь написали про Мону, когда стали взрослым?

Леннарт виновато поджимает губы:

— Нет.

— Почему?

— Думаете, надо было? Детство остается в детстве, разве не так?

— Не всегда, — я отказываюсь от мысли о второй чашке кофе, потому что мы рискуем опоздать на праздник. — Очень часто детство не дает нам свободно вздохнуть до конца жизни…

Подавшись ко мне, он заглядывает в глаза:

— У вас было такое детство?

Я улыбаюсь ему и доверяю свой самый страшный секрет:

— У меня вообще не было детства. Я пытаюсь подарить его себе сейчас.

* * *

Он понял мои слова как призыв о помощи. И после праздника в городском парке, где я читала по-русски, а Леннарт пытался переводить, и все это выглядело откровенно глуповато, он потащил меня на Музейный остров, на улицу Далагатан, где чуть ли не целую жизнь провела Астрид Линдгрен. И я смирилась с тем, что она еще долго будет рядом со мной и внутри меня, не такая, какой застыла в бронзовой скульптуре возле музея — трогательная старушка с аккуратными буклями и в шляпке, а почти девчонка, осмелившаяся родить сына, не вступив в брак. Кстати, она отдала своего Ларса на воспитание, когда осталась без гроша… Чем не childfree?!

Упрек несправедлив, сама это понимаю, ведь Астрид забрала своего мальчика, как только вышла замуж, а потом родила и дочь, которая и придумала девочку по имени Пеппи Длинныйчулок. В бреду пневмонии увиделась?

Возле музея нас едва не сбивают с ног толстые шведские школьники. Самый маленький из них отталкивает меня, вместо того чтобы обогнуть, и на бегу получает от меня по заднице. Подпрыгнув, мальчишка оборачивается ко мне и возмущенно лопочет, но Леннарт успокаивающе говорит ему что-то, и тот, ворча, катится дальше.

— У нас не принято бить детей, — говорит мой переводчик. — Я знаю, что в России все по-другому. Но у нас так не делают.

— Я должна была его по головке погладить?

— Можно было сказать ему… Он ведь человек, он понимает слова.

— Сомневаюсь…

— Зачем же вы пишете для детей? — удивляется Леннарт. — Если думаете, что они не понимают слов…

Я смотрю на памятник Астрид:

— А я и не пишу для них, лишь адаптирую для театра. Один раз был грех — написала сказку… Но тогда я больше о своем детстве думала.

Мимо застывшей в бронзе писательницы прохожу с почтением: все-таки она подкормила меня своей сказкой о Рони. На раскрытую книгу, в которую заглядывает бронзовая же птица, кто-то положил последние полевые цветы… Сами собирали, или здесь продают такие? Почему-то мне хочется как можно реже обращаться к Леннарту с вопросами, лучше просто идти рядом с ним, вместе забраться в вагончик, который повезет по музею сказочных героев, и молча слушать то, что рассказывает по-русски невидимый гид, вызываемый к жизни нажатием кнопки…

Леннарт сам задает вопрос:

— Почему русские так любят Карлсона? Вы спросили о нем… И многие туристы из Москвы первым делом спрашивают, как найти крышу… Ту, где жил Карлсон. Чем он так нравится вам?

— В смысле, что он ленивый, толстый, безалаберный и банками лопает варенье? Вы читали наши сказки, Леннарт? Карлсон — вылитый герой русских сказок. Наш человек, понимаете?

Он косится на меня с сомнением:

— Вы не толстая и не ленивая. Я видел список книг, которые вы написали. Ленивый столько не напишет.

— Мне просто в кайф этим заниматься, понимаете? Если бы мне приходилось… Ну, не знаю! За прилавком стоять… В конторе сидеть… Или тем более учителем работать! Я тоже отлынивала бы от работы, как могла. А писать — это же такое наслаждение! Состояние влюбленности знаете? Ну, конечно, знаете… Вот то же самое я испытываю, когда пишу и получается. Хотя кому я рассказываю, — спохватываюсь я. — Вы же поэт, Леннарт! Сами все это знаете.