мы оставили рабочий поселок. Опять навалилась на сердце такая тяжесть, что трудно дышать.

Хорошо хотя бы то, что мы кончили «Обращение». Сегодня отвезу его.

От Жанны по-прежнему ни слова. Сдам сегодня «Обращение» (только бы не заставили переделывать). И снова за главу.

Я только тогда и спокойна, когда ухожу с головой в работу. Даже сводки еле доносятся сквозь эту толщу.

Но вдруг – толчок в сердце, – и тебя стремительно выносит наверх, навстречу всем трудностям.

У И. Д. тоже все трудно и плохо. Как на фронте.

18 октября 1942 года

Сводка несколько тверже: отбиваем атаки.

19 октября 1942 года

Все хуже чувствую себя по утрам, все труднее мне вставать. А между тем нельзя сейчас хворать.

Утренняя сводка средняя: в Сталинграде мы отдали квартал. Тревожно, тревожно на душе.

20 октября 1942 года

Дойдя за вчерашний день до полного изнеможения от юбилейного стихотворения, я внезапно решилась: отсекла две первые строфы (они-то меня и путали, а я прикипела к ним и не могла отстать). Сегодня я кончила это стихотворение.

Оно было мне наукой – не упорствовать. А то бывает: идешь по ложному пути. И уже видишь, что не туда, и все же идешь и идешь. И все глубже входишь в ошибку, как в лес. А надо сразу бросать все и идти в другом направлении.

Теперь можно и за главу. На радостях, что все как-то распуталось, занялась немного хозяйством.

27 октября 1942 года

Наконец-то! Я себе не верю, и, однако, все сделано: четвертая глава кончена, вернее – почти вся переписана заново, дополнена, сокращена и сдана только что для октябрьского номера «Правды».

Мне самой трудно сейчас о ней судить. Она мне далась вот уж подлинно с невероятным напряжением сил. Но все же, думается, хороша. И главное – свежа, а это становится все труднее: писать свежо о Ленинграде. Обязательно нужен боковой ход. И он у меня найден. Муза вышла очаровательной. Это, пожалуй, самая поэтичная из глав.

Но это была геройская работа. Днем и ночью. Даже во сне я переделывала строфы. Был у меня момент отчаяния, когда я увидала, что не получается. А времени было уже мало. И хотелось обязательно к празднику. Я даже не помню, когда это было? Дней пять тому назад, что ли? Я было совсем приняла уже неправильное решение: отложить главу и написать стихотворение. Я даже уже начала его. И потом вдруг решила: сожгла все свои кораблики. Бросила стихи и кинулась на главу. Но как!.. Я в жизни так не работала. Я дошла до какого-то странного факирского состояния. Мне казалось – захоти, и я начну светиться, как мой «светлячок». Захоти я немного приподняться над полом и в таком виде вытирать пыль в комнате – и я это смогла бы сделать. Усилия воли надо было добавить совсем уже немного.

События проплывали мимо, почти не задевая меня. Как во сне я принимала ответственных московских гостей, посетивших институт, поила их кофе и вообще исполняла все, что требовалось от меня как от хозяйки. Я и зубы лечила. Только английским не занималась: берегла голову.

Наиболее реальным было мое беспокойство за Жанну. Мне почему-то так ясно представилось, что она больна или еще более ужасное. Но судьба сжалилась надо мной и доставила мне запоздалое, правда, но чудесное письмо от Жанны… И наконец вчера я получила телеграмму от нее.

И мне сейчас необыкновенно хорошо! Все сразу хочется делать: и отдыхать, и разбирать белье, и читать Тынянова, и начать думать о пятой главе. Или подбирать уже кое-что для книги прозы…

Я забыла написать главное: ведь я выбросила из главы сначала девять строф, а сегодня еще две – итого одиннадцать, то есть больше трети, весь «второй план», который определенно не вышел, хотя очень нравился мне сначала. Да и раньше я выбросила строфы две или три. Ведь надо было как-то решиться на это! Зарезать строфу – это все равно что зарезать голубя.

Обязательно хочу кончить «Меридиан» в этом году. Чтобы эта поэма была детищем 1942 года.

На фронтах – по-прежнему. Но сегодня появилось уже Туапсе. А второго фронта нет как нет.

30 октября 1942 года

Четвертая глава имеет успех. Читала ее (опять же) на собрании балтийских писателей.

Я счастлива. Мне самой страшно нравятся все эти превращения музы. Там есть нечто колдовское, очаровательное.

Вишневский поцеловал меня.

Обрадовала меня также строка обо мне в «Партийной жизни» в «Правде». О том, как в подводной лодке читают «Пулковский меридин».

31 октября 1942 года

10 часов 30 минут утра

Снова, как и вчера в это же время, воздушная тревога. Но вчера я была уже в Пубалте. Вчера тревога длилась до четырех. Неужели и сегодня?

2 ноября 1942 года

Вчера в большом зале нашего райкома был выпускной институтский вечер… Он сошел отлично, а как И. Д. волновался из-за него!.. Я тоже выступала.

Вечер

Рассматривали маленькую детскую панорамку-стереоскоп «Пулковская обсерватория», как вдруг грохнуло. Думали, что это снаряд. Оказалась бомба, сброшенная еще до тревоги.

11 часов 45 минут

Отбой. Но раздеться и лечь боязно. Надо обождать немного.

3 ноября 1942 года

Мы оставили Нальчик.

Сталинградская битва продолжается. Вся мировая печать полна ею. Арабский писатель пишет: «Война на улицах Сталинграда обеспечивает мир на улицах Каира, Александрии, Бейрута, Дамаска и Багдада».

Вчера три тревоги за день: с 9 часов 10 минут до 11 часов.

В 11 часов 10 минут снова тревога.

11 часов 45 минут – отбой.

Сегодня без четверти семь – снова тревога минут на сорок: сразу две бомбы на улице Чайковского. Разрушен один дом и во многих выскочили стекла.

Вот и «подготовка» к зиме.

4 ноября 1942 года

Пятая глава растет и тянет меня в разные стороны: материала там на целую поэму.

8 ноября 1942 года

Важная новость: американцы оккупировали Алжир. Видимо, Роммелю приходит конец (Наконец!..) В Нальчике наша конница сильно потрепала немцев. В Сталинграде имеются только «небольшие группы» немцев. Но главное – это, конечно, Ливия. Если бы еще как следует воспользовалась Франция!.. Алжир – это по существу уже второй фронт. Правда, не такой, который немедленно оттянул бы от нас гитлеровские дивизии. Но в конечном итоге это все же сильный удар для немцев и катастрофа для Италии. Дополнительно они еще получили сильную бомбежку Генуи.

Но за все это косвенно расплачивается Ленинград. Надо же Гитлеру что-то сообщить своей Германии. Вот он и сообщает, по-видимому, что бомбит Ленинград. И хотя бомбит он его