Жизнь в городе поделили, а вопрос иерархии остался, где был.

Больно деликатный делёж: как решить, ночь главнее дня – или наоборот? Только самые отчаянные лизоблюды говорят Василию Ивановичу, что Сова – это как ещё один зам по теневой, так сказать, непарадной, подпольной – а как же? у мэра и это под контролем – части, а Сове говорят-поют, что Василий Иванович всего лишь ширма, марионетка, но как бы ни были приятны льстивые речи, и Сова, и Василий Иванович знают правду и лизоблюдов под горячую руку наказывают.

Но даже и не это главное, не вопрос, у кого сейчас толще, потому что бывшие одноклассники, сколько бы лет ни прошло, как бы всё ни переменилось, при встрече автоматически оказываются в ситуации того дня и того часа, когда Петров был центровым, а Иванов – шавкой, и вот ещё Сидоров… Сидоров наш, директор краеведческого музея… он из школы по соседству, его Василий Иванович и Сова, которые в седьмом классе ещё не были ни Совой, ни Василием Ивановичем, где поймают, там и били, хотя Сова уже тогда не справлялся в одиночку, но умел организовывать. Расправу неоднократно предупреждали.

– Потому что это он.

– И как бы он это объяснил?

– Да никак. Чего ему объясняться, когда петлю вот-вот накинут? Взял, что смог, – и в бега.

– Но сразу он не побежал.

– Не успел. Не так предупредили. Не тогда. Не о том. А после бац! политические с пистолетиком.

– …Значит, покушение – дело рук БО?

– В натуре БО.

– Почему тогда они не взяли ответственность? Обычно на всех углах трубят.

– Так ведь не попали. Зачем трубить, позориться.

– …

– Теперь спроси, с чего бы политическим стрелять в мэра Филькина.

– …Потому что он символ коррупции?

– Это Васька-то? Гы!

– Я не знаю, – говорит Расправа. – Я никогда прежде не сталкивался… с революцией.

– А я знаю? Я сталкивался? Я в политику никогда… ни-ни… На нацпроект дать, на выбора, если сигнал будет, депутату какому поспособствовать… Строго в рамках! Всё как договаривались! А что в мозгах у тех, из тридцать седьмого года, даже знать не хочу. За какие грехи Господь послал? – меланхолично говорит Сова и, подумав, крестится. (Расправу предупреждали.)

– А вот что в мозгу у Васьки, очень хорошо знаю! Чтоб он да хабар упустил! Замутил с троцкистами, в долю вроде как взял – чтобы ихними-то, значит, руками – и кинул! Троцкисты за долей приходят – опа-жопа, какая такая доля? Марш вон из кабинетика!.. Только этих ребяток Иосиф Виссарионович не зря на пыль пустил. Им так просто «пошёл вон» не скажешь.

– Но если они исполняли, то и деньги у них.

– Счас. У Васьки всё. Не поверю, чтобы Васька перехватить не успел.

Слово «перехватить» наводит Расправу на новую мысль, и он спрашивает так:

– Элемент-то твою власть признал?

– Кто не признал, уже ушёл, откуда взяли.

Сова морщится, мрачнеет; разговор о воскрешённых уголовниках ему неприятен.

Расправу и об этом предупредили тоже; но И. П. Расправа такой человек, который не боится взять на себя и своё, и лишнее.

Он знает, что Сова врёт, что у Совы большие проблемы, Сове пришлось (пришлось! жадность заставила) открывать второй фронт, включаться в битву стервятников за наследство Василия Ивановича… бежал Василий Иванович, всё бросил, горячие теперь деньки у его друзей и недругов… битва идёт, и совсем Сове некстати Совы и графы Панельные восьмидесятилетней давности, не пожелавшие ни встать на путь исправления, ни вписаться в существующий расклад.

– Отморозки поганые… Это же не люди, а людоеды… У Потапа мать выбежала под вечер в магазин и нарвалась… от головы желе осталось, гроб не открывали… из-за двух кульков сахара… Зверьё, натуральное зверьё.

У Расправы на Сову имеется досье, и среди цифр, юридических адресов и контактов там подробно описано, как поступает филькинский авторитет с конкурентами, должниками, некоторыми кредиторами и теми несчастными, которых зацепил из каприза; есть фотографии из пыточной, отчёты, показания, перечисление фактов; грязные вещи. Расправе противно, но нельзя сказать, что не по себе. He по себе ему будет в бесконечные минуты между прощальным рукопожатием и возможностью наконец достать и использовать влажные салфетки, на которых написано, какие они антибактериальные, антимикробные, замечательные.

– Я нашего правительства вообще не понимаю, – говорит Сова. – Уже и там разучились, падлы, работать, только бумажки друг другу подпихивают. Подпихнул – а читать кто будет? Пушкин? Костя Сова прочтёт и озаботится? Надо же думать хоть немного! Надо соображать, кого из могил выкапываешь!

Расправа доброжелательно молчит. Сова продолжает:

– Что, блядь, за власть такая? Что за власть блядская? Почему хоть раз по уму не сделать?

– …

– …Говорят, Сталин воскрес.

– Сталин?

– Ну чего уставился? Сталин, Сталин. Хозяин. Или кто-нибудь другой будет этот бардак разгребать?

– Так не собирались же его…

– В натуре, не собирались. Он сам собрался. Поглядел на наши песни-пляски, поглядел и – кто, если не я? Уж ему-то с чёрными списками не смарья-жить? Сталин всё-таки, а не голый винтик.

– Ты как будто рад.

– Я? – Костя Сова, мерзкий хорёк, склонил голову, и глазки его блеснули. – Да. Рад.

– …Но что ты надеешься от этого выиграть? Тебя же —

– Первого к стенке? Нет, золотой мой, не первого и даже не вторым эшелоном. Костя Сова своё место знает. Не наглел. Не беспредельничал. Свой интерес за казённый не выдавал и себя самого – за государева человека. Ты в зеркало сейчас глянь, какой ты серьёзный: полковник при исполнении. А прислал-то тебя кто? Такая же шушера, как я, только понты другие. Акционеры синтетические! Сова, значит, вор – а эти не воры?

– …

– Без меня никак. Ты это знаешь, Васька знает, и Сталин знал тоже. Вопрос не в том, чтобы Совы не было вовсе, а чтобы Сова понимал, что он такое. Так это не вопрос. Один маленький правильный шажок на развилке – и ты уже Ермак, а не Стенька Разин.

– …А что, у Ермака были проблемы с законом?

– Нет, он из любви к приключениям двинул Сибирь покорять. Адресок-то брать будешь?

– …Чей?

– Чей-чей, Васькин. А ты что подумал? Что подумал? Ну ты даёшь, москвич.

– Я никогда не признаю своих ошибок. Но я их исправляю. – Полковник Татев медленно одевается, а Климова, подоткнув себе за спину все имеющиеся подушки, чистит персик узким сверкающим ножичком. – Интересно, а где мои носки?.. Ага… Ну а твоя какая позиция?

– У меня нет позиции. Только поза. Зачем ты их вообще снимаешь?

– По соображениям эстетики. Как-то не по себе с голой жопой и в носках.