- Трогай, - шепотом велела Мария, - самое время!

Когда роскошный, сверкающий лимузин "Рено" подкатил к "Метрополю", великие русские еще пожимали у подъезда друг другу руки, еще обменивались любезностями, так что явление Марии народу произошло на их глазах. Уля остановила машину очень мягко, тут же вышла со своего водительского места, обежала лимузин спереди, великолепно, церемонно открыла заднюю дверцу для Марии и помогла ей выйти, подав руку. Всем бросилось в глаза, что водитель лимузина - девушка, притом такая статная, большая, а затем уже автоматически они перенесли свой интерес и на Марию. Она поздоровалась со всеми по-французски, сделала непринужденный книксен и, скромно потупившись под любопытными взглядами, прошла в фойе. А Уля тем временем отогнала машину в сторонку, чтобы она не мешала другим подъезжающим. В фойе Мария, показав билет гардеробному лакею, отдала ему накидку и осмотрелась по сторонам. Люди с обычными билетами входили в зал через широкий проход справа. Обладатели именных билетов с золотыми полосками шли к узкому проходу слева, задрапированному кулисами, и там даже скопилось некое подобие очереди, так что Мария успела нанюхаться пыли кулис, прежде чем в зал шагнул кто-то высокий, большой. Русский распорядитель бала выкликнул:

- Федор Шаляпин!

Шквал аплодисментов потряс стены "Метрополя". И еще не стихли аплодисменты, не улегся радостный шум, как французский распорядитель взял Марию за локоток и мягко вытолкнул в ослепительно сверкающий зал.

- Контес* Мари Мерзловска!

* К о н т е с - графиня (фр.).

Имя ее ничего не сказало ни русским, ни французам. Но французы горячо зааплодировали, потому что она была прекрасна и потому, что приняли ее за свою, а русские из вежливости, потому что ее представили как француженку…

В глубине губернаторского дворца часы пробили дважды.

"Боже мой, но как же уснуть?" - в отчаянии подумала Мария. Закрыла глаза, и опять против ее воли поплыл в памяти тот прекрасный и единственный в своем роде бал, давший ей представление о многом и о многих, позволивший естественно соприкоснуться с людьми, которые сыграли значительную роль в ее дальнейшей жизни. Было бы преувеличением утверждать, что на этом балу Мария блистала в роли первой красавицы. Красивых девушек и женщин хватало, но и она была заметна: оригинальным нарядом, свободой поведения подлинной аристократки, конечно же, своей несомненной красотой, но главное, тем, что не лезла в карман за словом - это отметили все, многих русских ее остроумие подтолкнуло к тому, чтобы они сделали первый шаг ей навстречу как ровне. Например, когда шестидесятитрехлетняя, но все еще колкая госпожа Гиппиус, скосив лорнет, язвительно спросила ее по-французски:

- А что вы делаете помимо посещения танцулек и званых вечеров, графиня?

Она ответила также по-французски:

- Я делаю танки.

- В смысле: танкетки на ноги? Что-то летнее?

- Нет, в смысле - стальные танки на гусеничном ходу, которые стреляют. Я математик-прикладник и работаю инженером на заводе Рено.

- О, Димитрий, как это мило! - обратилась мадам Гиппиус к мужу по-русски и как-то стушевалась, не нашлась чем еще подколоть Марию.

Вообще говоря, обстановка была наэлектризованная, нервная, в основном за счет ершистости русских - ущемленные достоинства, уязвленные самолюбия, гордыня беззащитной бедности так и сталкивались, казалось, в самом воздухе, только искры летели. Было очень мало таких, что вели себя, не пыжась, спокойно и запросто - как правило, это были люди или очень богатые, или очень знаменитые.

Зинаида Николаевна Гиппиус тут же подвела Марию к правнучке Пушкина графине Анастасии де Торби, проживавшей постоянно в Лондоне, но в эти дни оказавшейся в Париже.

- Вы здесь первая красавица, - сказала Марии сама еще очень моложавая и очень красивая графиня Анастасия.

- Ну что вы! - И Мария ответила ей любимой присказкой своей мамы Анны Карповны: - Я не первая. Я вторая. А первых много!

Ее ответ вызвал дружный, облегчающий душу смех всех тех, кто был рядом. А рядом были и Бунин, и Куприн, и молодые поэты, и сам Шаляпин. Как раз в эту минуту подошли Сергей Дягилев с Лифарем - здесь, в этом кружке, центром была правнучка Пушкина. Так волшебно для каждого русского было имя ее прадеда, так притягательно, что перед ним почтительно склоняли головы все другие русские таланты и даже гении, как признанные, так и непризнанные.

Графиня де Торби сказала свою фразу о том, что Мария - первая красавица, на французском языке.

А Мария ответила ей на чистейшем русском, чем окончательно ошеломила собравшихся, которые числили ее француженкой.

Тут подошла к их кружку и сама Коко Шанель - маленькая, сухонькая, бесцеремонная.

- Цепь на поясе - ваша идея? - с ходу спросила она Марию.

- Нет, - ничуть не смутившись, отвечала Мария, - моей младшей сестры.

- У вас есть стиль, - как изделие, оглядев Марию с головы до пят и поведя крупным носом, решила Шанель. - Для француженки это большая редкость, по себе знаю.

- Спасибо. Я русская. Но платье из вашего материала…

- Вижу. Художник-то у меня русский… - Коко Шанель прошла дальше, не оглядываясь.

Их мимолетный разговор успели заснять газетчики. И в одной из известных парижских газет, в отчете с первого франко-русского бала, появилась фотография с подписью: "Коко Шанель одобряет экстравагантный наряд русской графини Мари Мерзловска". Этого хватило для многого, в том числе и для перехода Марии с танкового завода в мир моды, и для ее участия в конкурсе красоты. Во всяком случае, многие русские и французы запомнили Марию именно по этой фотографии.

Еще один удивительный разговор коснулся Марииных ушей на балу. Какие-то две старушки в седых букольках тихо говорили между собой - то что называется по-русски - судачили. На Марию они не обратили никакого внимания, думали, что она француженка.

- И что я вам скажу, Мария Петровна, ведь мне точно известно, что Керенский одумался и дал из секретных фондов два миллиона золотом, чтобы спасти царя и семью, вывезти их за кордон. Собралась группа офицеров, деньги они получили через Вороновича…

- Ну и что дальше?

- Дальше? Все, что вы знаете… пропили, прокутили…

- Два мильона нельзя пропить.

- Ну, значит, протрынькали, или хапнул кто-то как следует. Вот вам и русское офицерство! Армия разложилась снизу доверху - вот в чем наша беда!

- Да что армия?! Все хороши, милочка!

- А вы, между прочим, знаете, что, когда в двадцать шестом году здесь, в Париже, мы попытались организовать российское правительство в изгнании, то в нем оказался ровно такой же процент евреев, как и в правительстве Ленина- Троцкого. Не хотим мы управлять сами собой, не житье нам без варягов.

- Знаю, слышала, так что никто не виноват. В самих себе надо искать корни зла, в себе…*