* Факты из разговора старушек не являются досужим вымыслом, а имеют историческую подоснову. Сегодня существует по этому поводу ряд открытых читателю литературно-исторических источников.

Этот разговор старушек поразил воображение Марии, и она запомнила его на всю жизнь. Не просто запомнила, но и вспоминала много раз и сделала для себя вывод никогда не вступать ни в какие объединения, партии, группы, союзы, а действовать во благо России только в одиночку. Чтобы было, с кого спросить, и не на кого пенять…

Мария ушла домой с полной сумочкой визиток, как русских, так и французских. Во время танцев у нее не было отбоя от кавалеров. Но принца своего она так и не встретила.

Зато своего суженого встретила Уля Жукова…

Часы в гостиной губернаторского дворца пробили четыре, к этому времени Мария уже спала.

В дворцовой усадьбе вставали рано.

Чтобы не пропустить первый намаз, состоявшая из мусульман обслуга поднималась до света. Едва приметная лишь зоркому глазу полоска горизонта над морем - черное на черном - вдруг начинала слабо светиться пепельным светом, а крупные искристые цветки, звезды, на иссиня-фиолетовом небосклоне еще лучились остро, золотисто, и было невозможно представить, что они блещут последние, считанные минуты и исчезнут с восходом солнца, спрячутся в толщу небосклона, как будто бы их и не было. Свежий, почти холодный ветерок из Сахары тоже сходил на нет, движение воздуха замедлялось с каждой минутой и вот-вот должно было приостановиться на весь Божий день, до глубокого вечера. Накопившаяся за ночь и осевшая на земле влага небесная тонким ворсом покрывала листья кустов и деревьев дворцового парка, темными пятнами и полосами лежала на газонах и клумбах, текучим ртутным блеском темно мерцала на крышах построек; на большой, широкой аллее, что служила дорогой к выезду за ворота усадьбы, пахло мокрой, прибитой росою пылью, и этот простой и знакомый запах напоминал о вечности.

Вдруг все замерло - ни звука, ни шороха, ни шелеста крыльев пролетающей птицы, ни металлического треска цикад, которые до этого момента трещали, не останавливаясь, - полная, оглушающая тишина! Секунда, другая, третья… И неожиданно, почти разом, прокричали призыв к утренней молитве десятки муэдзинов на ближних и дальних минаретах белеющей в темноте Бизерты - их гортанные, открытые голоса словно вздернули под уздцы всю округу.

Правоверные вознесли молитву:

- Аллах, Аллах акбар!

Слуги просыпались рано, да и хозяева не залеживались. К шести утра сам губернатор успевал позавтракать и отъехать на службу. По заведенной Николь традиции завтрак она накрывала ему лично. У Николь по этому поводу было особое мнение, она говорила: "Как только жена перестает подавать мужу завтрак и как только муж и жена перестают спать в одной постели - пиши пропало! Так говорила моя мама, а у нее было четыре мужа, и она ни разу не ошиблась!"

В шесть утра все службы действовали полным ходом: далеко у пирса бизертской бухты проверяли на исправность, запуская моторы, двухмоторную океанскую яхту Николь - на такой можно было ходить хоть вокруг света; в гараже под горой мыли, полировали до блеска легковые автомобили, также проверяли, исправны ли они, заводя моторы и чутко прислушиваясь к их гулу, следя за кольцами синего вонючего дыма из выхлопных труб; смазывали где должно ходовые части, вычищали салоны изнутри - приводили авто в состояние как можно более близкое к идеальному; в доме насыщали кислородом пять больших и шесть маленьких аквариумов - последнее увлечение генерала, чистили их дно, поправляли экзотическую растительность вокруг рукотворных пещер, гротов, арок, потом кормили многочисленных рыбок такой диковинной расцветки и формы, подобных которым в Тунизии не было ни у кого; в парке работало сразу человек двадцать - что-то подрезали, где-то подбеливали, подсыпали мраморную крошку на аллеи, выкашивали поровнее жесткую, как проволока, траву на многочисленных газонах, налаживали фонтаны, поправляли клумбы, убирали увядшие цветы, наконец, поливали и траву, и цветы, и кусты, и деревья, и дорожки парка. Никто не знал, где ждать ревизию мадам Николь, куда направит она свои легкие стопы сегодня. На всякий случай везде были начеку. Даже в караульном помещении с его тяжелым, спертым воздухом и то мыли, мели, проветривали, выбивали за оградой матрацы, на которых спали свободные от смены солдаты - словом, старались, как могли. А про кухню и говорить нечего, там готовились одновременно и ко второму завтраку, и к обеду, и к полднику, и к ужину. Шеф-повар Александер согласовывал доставку свежих овощей, фруктов, приправ, хлеба, мяса, чая, кофе, сладостей, при этом явившиеся специально во дворец лавочники из Бизерты стояли перед ним, выстроившись в шеренгу и внимали каждому его слову так, как будто, во-первых, это слово было для них откровением, а во-вторых, от того, насколько точно поймут и исполнят они его приказ, зависели судьбы мира, хотя на самом деле пакеты для дворцовой кухни еще с вечера были заготовлены в их лавках, потому что все вариации пожеланий Александера они знали наизусть. Старенький Александер в накрахмаленном колпаке и с карандашом за ухом чувствовал себя как полководец на поле битвы карфагенян с римлянами, притом полководец, конечно же, карфагенский. В доме тоже суетились с уборкой не меньше десятка слуг. Такая же суматоха царила и на конюшне, там тоже скребли, чистили, задавали корм, заплетали лошадям гривы в косички, меняли соломенные подстилки, тщательно убирали пахучие конские яблоки, ссыпали их в специальные длинные джутовые мешки, которыми зимой обкладывали снаружи стены конюшни, что утепляло ее самым лучшим образом и спасало лошадей от короткой, но лютой зимы с ее ледяными ветрами.

Везде, куда ни кинь взгляд, слуги трудились не просто старательно, а истово, что не мешало возвышенной до домоуправительницы Клодин бегать по саду и дому и кричать тонким голосом:

- Шевелись! Не спи на ходу! Ты что, хочешь огорчить мадам Николь?

Огорчать мадам Николь, конечно же, никто из слуг не хотел, более того, они даже любили ее за строгость, за острый глаз, за меткое словцо на смеси арабского и французского и за то, что она умела не только подмечать недостатки, но и видела хорошее, любила похвалить отличившегося, поставить его в пример, могла сама взять и сделать прекрасно то, что у слуги получалось не очень хорошо. Николь не брезговала ни работой в конюшне и на кухне, ни чисткой аквариумов, - всё спорилось в ее руках, и за это слуги ее обожали и побаивались, как многодетную мать, а все на Востоке знают, как высоко стоит авторитет многодетной матери, как весомы каждое ее слово, каждое замечание, даже брошенное вскользь, без видимого упрека. Так что слуги и их каждодневная суета как бы заполняли в жизни бездетной Николь ту брешь, что зияла с каждым годом все больней, все шире и тягостнее.

Мария проснулась в десять. В спальне сиял дневной свет, чуть зеленоватый от плотной завесы кустов за открытым окном и зеленой москитной сетки, часы в гостиной сделали десять шелестящих ударов, словно отсыпали по десять стопок монет: время - деньги? Если так, то каждое ускользающее мгновение - наши убытки? Но ведь не все утекает в бездну, что-то остается в душе и в памяти? Однако зря, что ли, писал Державин: "А если что и остается чрез звуки лиры и трубы, то вечности жерлом пожрется и общей не уйдет судьбы". Значит, остается только чрез звуки лиры - поэтов, писателей, музыкантов и трубы - имеется в виду боевая труба, призывающая на битву, то есть через военных, а вся остальная жизнь, та, что посередине этих двух стенок, в чаше бытия просто намешана, как фарш, и просто перерабатывается из одного состояния в другое, без славы и без памяти… Обидно! Но близко к правде, очень близко… хотя…