Теперь все изменилось. За нынешних военнослужащих, обеспеченных добротными модулями, кондиционерами, банями, магазинами, кинотеатрами, прачечными комбинатами, пекарнями, кафе, парикмахерской, Сорокин, разумеется, радовался, и все же жалел тех, кто мерз под шинелями в ту первую после ввода войск зиму, тех неустроенных солдат и офицеров, что подняли по приказу и отправили «за речку» оказывать интернациональную помощь. Жалел он и самого себя, прежде всего, так как и сам все испытал.

Он гордился, что был в числе первопроходцев. Ему даже представлялось перед командировкой в Кабул, что подобный опыт придаст ему большее уважение в глазах других офицеров, но, к своему разочарованию, обнаружил Сорокин, что никто, по сути, и не интересуется, каково было им служить в восьмидесятом. Для полковников и генералов, с которыми ему пришлось общаться в Кабуле, Афганистан существовал, в основном, в настоящем времени, иногда в будущем, поскольку люди все же задавались вопросом, а как же дальше, что будет потом, и не собираются ли там в Москве выводить ограниченный контингент, но никак не в прошедшем.

Сорокин прошел Дом офицеров, перед которым торчала на постаменте одинокая нелепая фигурка Ленина, затем выделяющиеся среди фанерных модулей каменные здания с квартирами командного состава армии. Навстречу потянулись зрители с киноплощадки.

Была и еще одна, тайная причина для вечерней прогулки, о которой знал только он сам. Где-то внутри он надеялся, что – чем черт не шутит – познакомится с какой-нибудь интересной особой, коих на территории городка водилось предостаточно.

Весь прошедший день заглаживал Сорокин один инцидент. Группа спецназа, совершавшая облет окрестностей города в поисках духовских караванов, остановила автобус. С вертолета дали предупредительную очередь, сели для досмотра, а когда бойцы высадились на дорогу, автобус неожиданно тронулся. Спецназ запрыгнул в вертушку, пустился в погоню, и открыл огонь, превратив автобус в решето. Из двери кровь текла ручьем, а внутри обнаружили четырнадцать трупов мирных, вроде бы, жителей. Оставшихся в живых пассажиров командир группы увел за сопку и пристрелил из пистолета с глушителем. Водителя только не добили. Челюсть у него отвисла, решили, что готов. То, что его лишь ранили, выяснилось слишком поздно, когда он оказался свидетелем в этом деле. Иначе бы списали все на духов.

Сорокин был доволен тем, как он повел себя в этой щекотливой ситуации. Он постарался замять все дело, применив ряд дипломатических ходов при встрече с членами афганского ЦК и их советниками, свалив все на район, который считается ненадежным, духовским, и сообщив, что по данным афганской же разведки в этот день ожидали караван с реактивными снарядами. В довершение всего, Сорокин заметил, что, пожалуй, вообще стоит прекратить облеты спецназа. Собеседник-афганец испугался брать на себя ответственность за такое решение и заявил, что, конечно же, это печальное недоразумение, что, мол, все понимают необходимость разведки и спецназа.

Конечно же, он сожалел о случившемся, но на войне случалось и худшее. Бывало, что целый кишлак по ошибке громила артиллерия, бывало, что корректировщик давал поправку и собственные части накрывали огнем. Ничего не попишешь. Война есть война.

Когда он вернулся с прогулки в гостиницу, в холле перед телевизором сидела новая дежурная – молодая, эффектная брюнетка. Советские программы телевидения в Кабуле ловились хорошо.

– Спокойной ночи, – выпрямив спину и втянув и так почти незаметный живот, пожелал Сорокин.

– И вам спокойной ночи, – помахала накрашенными ресницами дежурная, и уставилась в телевизор. Девушка держала расстояние, не полагалось ей заигрывать с проживающими генералами.

В своем номере Сорокин долго трепался по ЗАСу – засекреченной автоматической связи – со знакомым в Главном Военно-Политическом Управлении в Москве, от которого надеялся узнать последние новости, расспрашивал о погоде в столице. Знакомого же интересовали вопросы вполне прагматичные:

– Собираюсь в твои края, – голос в «ЗАСе» звучал сдавленно, будто человека на другом конце линии зажали в тиски и выдавливают из него искаженные болью слова. – Хочу видеомагнитофон купить. И костюм, мне сказали, что костюмы «Адидас» завозят.

– Есть. По талонам. В штабе армии один полковник, председатель парткомиссии занимается распределением. Нам на опергруппу выдали всем. Видеомагнитофонов мало, а за костюм не переживай, сделаем.

– Ты, Алексей, договорись, чтобы на мою долю оставили «видик». Я на следующей неделе прилетаю, – гнусавил в трубку знакомый из Москвы.

– Постараюсь. А я тебя вот о чем попрошу. Завтра на боевые вылетаю. Позвони моим, передай привет. Скажи, у меня все нормально.

Как правило, высокие чины в армии, прежде всего политработники, и дня не могли прожить без длинных разговоров с дальними штабами, округами и ставками. Иногда человеку не посвященному в премудрости высшего военного образа жизни, могло показаться, что ЗАС изобрели специально для генералов, чтобы они могли в любую минуту связаться с друзьями, знакомыми и выведать у них последние новости, обменяться слухами, предположениями, узнать о погоде, рыбалке в том или ином военном округе необъятной страны Советов.

Поутру, пока Сорокин завтракал, к гостинице Военного совета подъехала его белая «Волга» с афганскими номерными знаками и зашторенными сзади окнами, встала меж двумя «УАЗиками». Шофер генерала, тихий, улыбчивый солдатик Сашка пребывал в хорошем настроении. Он наконец-то привел машину в полный порядок. Прежний водила перед дембелем чуть не угробил ее, наплевать ему было, пачкаться не хотел. Пришлось всю коробку передач перебирать, клапана регулировать, прокладку менять, подвеску проверять, и на все запчасти выцыганивать, выкручиваться. Просто так никто ничего не даст. Не одна его «Волга» генеральская, другие машины есть, и подавать их надо не менее важным начальникам. Провозился Сашка долго, ночами в гараже трудился. В дневное ведь время машину на выезд требуют, и если только совсем не развалилась, не поломалась, будь добр, подавай.

Сашка слушал музыку, что звонко и пискляво лилась из портативного магнитофона, лежавшего между сиденьями. Он не знал, кто поет и о чем, поскольку певица пела по-английски, но ему нравилась заводная мелодия и все время повторяющийся припев про какую-то Марию Магдалину. Сашка слушал музыку и мечтал в своей простой и искренней солдатской голове, как вернется он после службы в Афгане в далекий поселок в Архангельской области, и как будет ходить в джинсах «Монтана», еще, правда, не купленных, самых крутых и очень не дешевых для солдатни джинсах из кабульского дукана, и еще будет у него ручка с кварцевыми часами. Вот ручку Сашка уже купил. Кореша помрут от зависти!

Мечты о гражданке оборвались, когда к гостинице подкатила черная «Волга». Из нее вышел водитель и небрежно, одним пальцем поманил-приказал Сашке подойти. Сашка выключил магнитофон. Он ненавидел этого коротконогого молдаванина, который готовился к дембелю, и потому считал, что вправе тащить на продажу из гаража все, что под руку попадает. Вместе с дружками они мастерски избавлялись от ворованного.