Описанная склонность выбирать пусть меньший заработок и невысокие, но гарантированные и стабильные («как при социализме») доходы обусловлена не просто ограниченностью запросов (бедностью культуры), а хронической неуверенностью россиян в своих возможностях, неопределенностью будущего, проистекающей из социальной и правовой незащищенности, причина которой в сохранении институциональной системы, которая защищает не «обычных людей», а властную корпорацию в целом. Отсюда же стойкое недоверие и настороженность россиян в общении с чужими и незнакомыми или неблизкими людьми. На вопрос «Как вы полагаете, можно ли доверять большинству людей?» 60 % молодых отвечают – «нет» (45 % – «скорее нет», 15 % – «безусловно, нет»). Однако при изменении характера вопроса: «А вы лично доверяете людям?» – ответы меняются на противоположные: 57 % заявляют «да», 42 % – «нет». Расхождение такого рода обычно рассматривается как общественное «лицемерие» или «двуличие». Социологическая интерпретация этого обстоятельства сводится к тому, что во втором случае мы имеем дело с декларативным следованием индивида внешним моральным нормам, как бы с полной несомненностью признаваемым самим субъектом, однако если контекст вопроса не предполагает угрозы санкций со стороны других людей, даже минимальных, в виде вероятного неодобрения подобных мнений, то значимость этой нормы полностью отрицается.

С этим недоверием непосредственно связан и отказ от участия в общественной и политической жизни, а стало быть, и неготовность реализовать те идеальные представления о лучшей жизни, демократии, которые витают у молодых людей в виде общих пожеланий «правильного политического устройства» для России. Как неопределенный образ оптимальной модели государства демократию выбирают более 60 % молодых людей, но это совсем не означает наличие реальных мотивов и целей практической деятельности. Отсюда же и установка на умеренный, но гарантированный достаток, что, безусловно, с самого начала жизни ограничивает потолок аспираций и устремлений, задавая рамки «реальности», того, к чему можно, а потому и нужно стремиться.

Исследования начала 2000-х годов (к моменту начала правления Путина) свидетельствовали о том, что демократические права и свободы фактически уже не были приоритетными, скорее они имели декларативный (по инерции с перестроечными временами) характер. Связь их с групповыми интересами, повседневными проблемами существования отсутствовала. Это значит, что и отношение к социальным институтам (государственным структурам управления, налогам, социальной политике властей и т. п.), определяющим условия жизни значительных масс населения, оставалось не только индифферентным, но и нерационализированным. Смысловым фокусом «перемен», даже для молодых россиян, было представление о приоритетности материального благополучия. Гласность, свобода слова, участие в общественной жизни, в политике были лишь временными лозунгами, требованиями к государству отвечать наиболее насущным запросам населения, а не ценностями как таковыми. Идеи демократии (под которыми понимались прежде всего расплывчатые представления о правовом государстве, социальной справедливости, ответственности властей перед обществом и т. п., а не сознание их самоценности и готовности к их защите, собственному участию в политике) с этого времени уходят из поля общественного внимания.

Ситуация 1999–2000 годов с ее драматическими событиями – тяжелейшими последствиями кризиса 1998 года, началом 2-й Чеченской войны, терактами, ожиданиями прихода нового лидера, который мог бы вывести страну из затянувшегося кризиса, – стала переломной в эволюции российского общества. Она обозначила состояние идеологической дезориентированности большей части населения, разочарование в реформах и либерализме, демократии, а значит, растущий дефицит позитивных самоопределений различных групп. Депрессивные настроения значительной части общества, главным образом старших поколений, утративших прежние социальные позиции, основания для самоуважения, определенность картины реальности, уверенность в завтрашнем дне, не говоря уже об отдаленном будущем, породили потребность в реанимации прежних идеологических взглядов, тоске по утраченному величию страны, иллюзиях и мифах доперестроечного времени.

Иными словами, реформы не привели к формированию институтов, способных соединить несколько важнейших плоскостей общественной жизни: 1) институционализацию связи между личными усилиями и достижениями и её признание в виде системы общественно одобряемой гратификации, где легитимность благополучия и богатства лежит в области индивидуальных достижений; 2) отсутствие механизмов правовой и моральной защиты индивида или отдельных социальных групп от произвола государства (в лице местной администрации, коррумпированных федеральных служб – полиции, ФСБ, МВД и т. п.), сильнейшая зависимость суда от других властных институтов; 3) соединение электоральных механизмов на многообразие интересов и запросов различных групп, подчинение выборов руководству администрации президента, что повлекло за собой разрыв ответственности выборных лиц перед населением, систематическое ухудшение качества политического руководства на всех уровнях власти, развращение власти и общества, которому навязывалось сознание «наученной беспомощности» и цинизма.

Единственным критерием личного достоинства в этих условиях становится демонстративное потребление, признаки благополучия и принадлежности к «успешным» группам и слоям, вне зависимости от того, как, каким образом (легально или криминально) будет обеспечено это благополучие и процветание. Можно сказать, что начиная с 2000-х годов мы фиксируем институционализацию нелегитимного благополучия и жизненного успеха в виде образа потребления у государственных чиновников, депутатов, руководителей государства. Ни полученные в вузах знания, ни культура, ни мораль, ни компетенции или профессиональные квалификации не являются мерилом личного достоинства и основой для уважения и авторитета. А это значит, что упования реформаторов и «перестроечных демократов» на то, что рынок сам по себе приведет к правовому государству, ответственности граждан, политике обеспечения социальной справедливости, оказались не просто иллюзиями, но были ложными тезисами, имевшими весьма негативные последствия. Культура (структура личной идентичности), политика (слабое и номинально демократическое государство, перерождающееся в плутократический режим), мораль так и остались не связанными друг с другом.

Идентичности: иерархия и гордость

Идентичность – одно из ключевых понятий в области современного социального знания и повседневной практики, которая может быть национальной, региональной, этнической, религиозной и проч. В данном исследовании она замерялась вопросом со списком «В какой мере вы осознаете себя…?». По результатам опроса 2019 г. сильнее всего у молодежи выражена городская идентичность – осознание себя «жителем своего города» (суммарно согласие продемонстрировали 87 % опрошенных). Второе место разделили национальная – «россиянин» (86 %) и региональная – «житель своего региона» идентичности (86 %). Участники исследования в меньшей мере осознавали себя «гражданами мира» (50 %), еще реже – «европейцами» (19 %).

Таблица 16. Среднее значение по шкале от 1 («совсем нет») до 5 («в полной мере»): чем выше значение, тем выше уровень согласия (ранжировано по убыванию; в целом по выборке)

Таблица 17. Среднее значение по шкале в зависимости от возраста респондентов

Таблица 18. Насколько вы согласны с утверждением: «Я горжусь тем, что я гражданин (гражданка) России?»

Для удобства ранжирования важности декларируемых идентичностей были рассчитаны средние значения (табл. 16).

Если обратиться к возрастным различиям, то следует отметить, что самая молодая когорта в выборке –