14–17-летние респонденты – несколько чаще осознавали себя «гражданами мира», чем наиболее возрастная группа 25–29-летних (суммарно 58 и 45 % соответственно).

Уровень образования респондентов статистически не влиял на частоту выбора предложенных идентичностей. Более релевантным фактором декларирования наднациональной (надгосударственной) идентичности в данном случае выступал личный опыт поездок за границу. Молодые люди, которые выезжали хотя бы раз, чаще относили себя и к «европейцам», и к «гражданам мира», чем те опрошенные, которые никогда не были за рубежом.

Еще один показатель значимости национальной идентичности для респондента – это проявление гордости за сам факт гражданства – «я горжусь тем, что я гражданин (гражданка) России». В целом с этим утверждением согласились 69 % участников исследования, однако повышенное среднее значение гордости отмечалось в более депривированной среде: у сельской молодежи (полное согласие – 58 %, суммарное согласие по двум позициям – 78 %). Респонденты с высшим образованием на 6 п. п. реже выражали полное согласие с утверждением о гордости, в отличие от опрошенных с образованием ниже среднего, хотя кардинально баланс мнений между образовательными группами не различался.

Таблица 19. Осознание себя «россиянином» в зависимости от важности «этничности»

2019. N = 2000

В изучении постсоветской молодежи, тем более молодежи из старших возрастных когорт, особый интерес представляет совмещение национальной («я – россиянин») и этнической («я – русский») самоидентификаций. Заметим, что с распадом СССР советская идентичность активно замещалась «сверху» российской и этнической «снизу», провоцируя рост националистических движений, отмечавшийся в начале – середине 90-х годов.

Группе желающих эмигрировать «очень сильно», которая, правда, составляет всего 7 % от всех опрошенных, присущи довольно выраженные отличительные признаки. В целом чем сильнее желание уехать, тем определеннее выявляются такие характеристики опрошенных: недоверие к основным государственным институтам власти, политическим лидерам, партиям, критические оценки состояния в России демократии, положения с соблюдением прав человека, верховенством права, экономического и социального положения граждан страны и т. п. здесь много выше, чем в среднем по выборке.

Анкета включала этнические индикаторы, среди которых: важность этничности при выборе брачного партнера; поддержка мнения, что в стране должно жить только этническое большинство и т. д. В связи с этим мы смогли посмотреть, каким образом декларируемая значимость «этнического» влияла на выражение общенациональной идентичности («я – россиянин»). Респонденты, заявляющие о важности этнической принадлежности партнера, или те опрошенные, кто считал, что «было бы лучше, если бы в России жили только русские», осознавали себя «русскими» чаще общероссийского показателя и тех, кому этничность не важна (табл. 19).

При этом следует обратить внимание на то, что примордиальное понимание нации среди российской молодежи сохраняется, но это прерогатива старшей молодежи, родившейся в начале распада СССР, в то время как дети, рожденные после 2000-х годов, в большей мере поддерживают этническое разнообразие, не соглашаются с дискриминационными утверждениями. Среди 14–17-летних 47 % опрошенных не согласны с мнением, что настоящие россияне только те, «в чьих жилах течет русская кровь», противоположной точки зрения среди них придерживались 31 % опрошенных. В следующей возрастной группе 18–24-летних этот разрыв был менее значительный – 43 % несогласных и 33 % согласных, в то время как среди 25–29-летних поддержка противоположных мнений была идентичной: 37 и 36 % соответственно.

Из материалов более ранних опросов, проведенных нашим коллективом, следует, что поколенческая самоидентификация респондентов является важным, но не главным компонентом социальной самохарактеристики человека. Она сильно уступает аскриптивным (прирожденным и приписываемым) маркерам социального образа индивида, в первую очередь семейным ролям, далее – этническим, локальным или гражданским определениям. Еще менее значимы достижительские самоопределения (профессиональные, политические) или чисто субъективное отнесение себя к предельно генерализованным общностям (табл. 20).

Таблица 20. Кем вы себя осознаете с гордостью, что в первую очередь прибавляет вам уважения к себе?

Опросы молодежи

Таблица 21. Кем вы себя прежде всего ощущаете? (выберите наиболее значимые определения)

N = 1600

В таблице приведены ответы, данные не менее 2 % опрошенных в каждом замере. Исключены «устаревшие» и неадекватные для молодых варианты ответов, имевшиеся в анкете первого замера (1989 года): «ветераном ВОВ» – 7 %, «участником Афганской войны» (4 %), «стахановцем, целинником, участником великих строек» (2 %), а также вариант ответа 2011 года – «внуком, потомком наших дедов, победивших в ВОВ» (13 %), не появлявшиеся затем в последующих опросах.

Исследование, проведенное в сентябре 2001 года («Патриотизм»), по иной методике и с иными вариантами подсказок, дает аналогичные распределения мнений.

Типы адаптации к переменам

Сами по себе изменения воспринимались (и воспринимаются до сих пор) как принудительные, внешние, не связанные с интересами и надеждами людей. В этом плане тактика поведения основной массы населения заключалась главным образом в физическом выживании, сохранении любой ценой того образа жизни, который они считали привычным для себя, «нормальным». Для почти всего периода 1990-х годов это было чрезвычайно трудной задачей, учитывая, что к середине 90-х годов уровень доходов в среднем упал в два раза по сравнению с последним советским годом жизни (1989–1990 годы). Подавляющее большинство старались приспособиться, сокращая и упрощая характер запросов, понижая норму «нормального существования» и стремясь не к изменению институциональных рамок существования, а к приспособлению. Этот тип повседневного поведения мы называем тактикой «понижающей адаптации». Доля населения, представляющего повышающий тип адаптации (использование новых возможностей, активизм и т. п.), за эти годы практически не меняется. Но уже спустя 10 лет после краха СССР в российском обществе преобладал тип «понижающей адаптации», пассивного приспособления к меняющимся условиям жизни, сохраняющийся до сих пор.

Как у населения в целом, так и среди более молодых его представителей самая распространенная форма адаптации к процессам трансформаций, точнее самая популярная оценка, способ самопонимания, выдает скорее пассивную или чисто реактивную установку: большинство людей предпочитают тактики простого воспроизводства или «выживания» (способность «вертеться, крутиться», готовность браться за любое дело, лишь бы оставаться на плаву). Иными словами, личная активность в основном оценивается респондентами в категориях вынужденного поведения. В такой семантической конструкции собственной повседневной жизни отсутствует перспектива роста, механизм постоянного повышения качества своих действий (именно в той мере, в какой они – свои, а не заданы извне и не приняты поневоле). Все силы и помыслы «выживающих» сконцентрированы на воспроизведении того, что представляется важным и необходимым исходя из прошлого опыта (своего или усвоенного от других) и/или исходя из оценки наиболее распространенного, обычного, очевидного, происходящего вокруг (то есть анонимной, усредняющей нормы). Установка на развитие, на будущее, включая будущее детей, которая предполагала бы некую более или менее осознанную перспективу, индивидуальную ответственность, ценностный горизонт, выражена в массе весьма