Богохульные речи. Эмма нахмурилась.

– Ну а я? Я ведь тоже христианка и часто молюсь. И все же ты выбрала меня?

Впервые Ута перевела на нее взгляд.

– Весть идет – в долину Белого Колодца упала звезда. Люди видели ее свет на небе – и появилась ты.

– Ну нет, – засмеялась молодая женщина. – Спроси кого угодно, я прибыла еще до того, как появилась комета.

Но Ута словно ничего этого не слышала.

– Ветер несет по ветвям деревьев весть, птицы разносят ее по небу, даже вода в ручьях умеет рассказывать. И я знаю, что в глуши Арденнского леса появилась звезда – женщина столь прекрасная, что даже лесные феи и девы попрятались, стыдясь того, что никто уже не назовет их красивейшими.

Она говорила, как когда-то известный Эмме друид Мервин. Она невольно заслушалась, немного зачарованная и довольная столь необычной похвалой.

– Разве может беременная женщина соперничать с легкими лесными духами?

– Может, еще как! Ее материнство – то, что несет ей счастье. Это я вижу сейчас. Тебе никогда не придет желание избавиться от ребенка, обронить его в очаг или завалить каменьями. Даже если ты будешь голодать. А значит, силы добра в тебе главенствуют над мраком, обступающим смертного. И эта доброта, как звезда, сияет в тебе и отгоняет все темное, что хочет протянуть к тебе руки.

– Ну, – невольно фыркнула Эмма, – раньше меня мало кто мог бы назвать доброй.

Ута уже поднялась и пошла к выходу. Эмма хотела ее остановить, уж лучше той переночевать в усадьбе, чтобы она могла еще раз перевязать рану.

– Не стоит, – хмуро оглядываясь, жалась к двери колдунья. – Я сама кое-что смыслю. Будь это левая рука, могла бы обойтись и сама.

Эмма различила раздражение в голосе. Что ж, она больше не станет ее уговаривать. Не такое уж и счастье вдыхать в себя вонь лесной ведьмы. Пусть уходит, ибо она не такая уж и добрая, как говорит Ута. Но, задержавшись в дверях, Ута проговорила, словно прочитав ее мысли:

– Ты была очень добра со мной. А Ута никогда ничего не забывает.

Эмма, захваченная новыми заботами, вскоре выбросила из головы странную лесную гостью. Ей приходилось заново вспоминать все, чему учили ее еще в монастыре Гилария-в-Лесу: ткать, делать сыр, доить коров, топить сало на свечи, красить ткани. Теперь Эмма передвигалась тяжело, часто уставала, но тем не менее ей словно хотелось доказать себе, что любая работа ей по силам.

Праздник летнего солнцестояния, о котором говорила вся округа с первых летних дней, выдался холодным. Но это мало кого разочаровало: во-первых, тех, кто хотел натешиться запретной любовью, это не остановило, а во-вторых, люди всерьез стали опасаться засухи. С последней майской грозы не выпало ни одной капли дождя, даже ручей в долине обмелел. Лесные жители жаловались, что лес уродил мало орехов и желудей и нечем будет кормить скотину. Трава на склонах пожухла и высохла. Люди стали опасаться пожаров. И хотя в день летнего солнцестояния они катили с горки прочь от селения зажженные колеса, чтобы отвести угрозу пожара, страх по-прежнему гнездился в их умах: если и дальше так продолжится, то голод неминуем.

У Эммы же были другие заботы. Ее ребенок и усадьба. Она уже придала ей божеский вид, даже окошки, обычные отверстия в стене, закрываемые в ненастные дни толстой шкурой, теперь прикрывали кованые решетки со вставленными кусочками прозрачного горного хрусталя. От этого в доме сразу стало светлее, он приобрел какой-то благородный вид. Даже управитель Вазо нашел, что так лучше. Теперь, когда он стал калекой, его спесь поубавилась, он заискивал перед Эммой, старался ей помогать, по-видимому, опасаясь, что новая госпожа может лишить должности калеку, а ему в таком состоянии в селении не прожить. Поэтому он с охотой работал, резал по дереву, затачивал ножки скамеек. Даже люльку для ее будущего ребенка смастерил, всю изукрасил затейливым резным орнаментом.

– Обойдемся и без Видегунда, – хитро подмигнул он Эмме, зная, что она огорчена, что так и не смогла связаться с этим странноватым резчиком по дереву.

У Эммы теперь была новая забота. Она еще не забыла, как ее донимал дым в холодное время, и ей хотелось устроить над открытым очагом в центре помещения железную вытяжку. Для этого ей надо было отправиться на рудник. Он располагался недалеко от селения, надо было лишь миновать узкий проход меж склонами, ведший в соседнюю долину.

В тот день ее сопровождал Тьерри. Эмма тяжело взобралась на деревянную колоду, а с нее – на широкую спину белого иноходца. Тьерри вел коня под уздцы и беспрестанно шутил. Эмма понимала, что Тьерри часто отлынивает от работы, прикрываясь тем, что ему необходимо помогать госпоже, но с ним всегда было весело, и она с удовольствием принимала его общество и всячески прикрывала «братца» перед аббатом Седулием.

Они миновали узкий скалистый коридор и оказались в болотистой низине среди скал. Растительность здесь имела бурый мрачный цвет, да и вся округа казалась темной, мрачной. Но здесь всегда было много людей, слышались крики команд, дымили печи, и черный дым словно никогда не исчезал над болотистыми долинами. Вся земля была испещрена ямами, из которых выкапывали руду, ехать приходилось осторожно, и Тьерри умолк, весь сосредоточившись на том, чтобы безопасно провести коня по узкой тропинке.

Работники Белого Колодца копали землю, мимо сновала другая вереница людей с гружеными тачками, наполненными почвой с красноватой рудой. Тут же еще несколько человек, в основном женщины и дети-подростки, стояли у наклонного желоба, куда опрокидывали содержимое тачек. Они взбалтывали протекавшую по желобу воду руками, чтобы вода уносила землю, оставляя более тяжелую руду.

В работе участвовало все население Белого Колодца: одни копали, другие выбирали комья руды, третьи разбивали их на куски. Лязг и грохот стояли вокруг неимоверные. Немного в стороне, под нависающей скалой, присланные в помощь из аббатства крестьяне деловито толкли что-то в каменных ступах тяжелыми пестами.

В этот жаркий день они были обнажены, пот оставлял влажные потоки на их темных телах. Работа на руднике считалась особенно тяжелой, и аббатские крепостные сурово косились на беспечно разгуливавшего с Эммой Тьерри.

Эмма заметила Бруно возле одной из печей, он следил за плавкой. Рядом стояли монахи-учетчики, считавшие складываемые в корзины уже готовые бруски – болванки, какие следует отправить на продажу. При виде Эммы они приветливо закивали головами. Но вид у них был невеселый. Почти все работники в этот жаркий день были полураздеты, слугам божьим приходилось потеть в своих темных шерстяных рясах.

Бруно лишь мельком покосился на Эмму и продолжал следить за работой доменных печей. Жар здесь стоял неимоверный. Под печами, сложенными из известняка, скрепленными раствором из песка и глины, на круглых, потемневших от копоти валунах, горел жаркий огонь. Несколько работников раздували его мехами. Они работали без перерыва много часов, и Эмма уже знала местную поговорку: «Лучше со сварливой бабой жить, чем железо варить». Бруно следил за их работой, отдавал команды: нельзя было и слишком распалить огонь или сделать его слабым – тогда пропадет вся работа.