Бобо говорит: «Мы убиваем их из-за глупых рож, из-за тупых улыбочек, мать их, из-за деланной веселости или жалких потуг на депрессняк (это все его слова, не мои); мы отрезаем у них губы, потому что они постоянно поджаты или искривлены в гримасе, — видел бы ты, какой видочек у отрезанных, валяющихся в грязи губ, разлученных с подбородком и сморщенным в презрении носом! А эти псевдонезависимые позы, мол, мы хозяева мира, это покачивание бедрами во время ходьбы или мизинцы, оттопыренные с целью демонстрации женственности! А сладкие напитки с непременными вишенками, эти выбритые причиндалы, кожаные куртки, бейсболки козырьком назад, рок-н-ролльные футболки! А как они пялятся на мое брюхо (Бобо очень толстый), а потом намекают, что мне не плохо бы сбросить вес, трахая мертвяков в задницу. Хотя, конечно, на самом деле мы убиваем их ради звука животворящих человеческих воплей. Я вырос в Арканзасе, так что, когда я слышу характерное „у-и-и-и-и-и-и-и-и“, мне приходят в голову свинофермы, а по ассоциации с ними жрачка и …ля. Мы убиваем их ради ощущения добычи в руках, они умоляют, корчатся, бьются в конвульсиях, а потом — сопливый финал. Я без этого не могу».

В НАШЕЙ МУЖСКОЙ МИНИ-СЕМЬЕ я еще и водитель. Водитель, а не фигурка перед лобовым стеклом. Все началось в тот день, когда Бобо попросил меня отвезти его к палатке с буррито. Он велел мне прижаться к обочине перед мостом, но не глушить мотор. Мы были прямо над автострадой. Я мог думать только о том, что нас перевернет через бортик и выбросит под колеса. А я не горел желанием, чтобы это произошло. Я бы, пожалуй, вообще не умирал. Мне хорошо знакомо ощущение дискомфорта. Я не имею ничего против. Бобо велел мне поднять стекло с моей стороны.

На дворе стоял один из самых жарких дней лета. Палило градусов под сорок. Машины с лязгом проносились перед нашим носом. Может, какой-нибудь водитель заметит, если Бобо будет со мной что-то делать; но наверное, свидетель все равно не вернет жертву к жизни.

Как всегда, я просто выполнил то, что он сказал. Я поднял стекло. В конце концов, он старше и умнее меня и должен знать, что делает. Он говорил о человеческом теле и его красоте, о своей любви к гимнастике, борьбе и стрельбе из лука, о своей покойной жене (он был женат?!). (Сначала думаешь: «Че-во?» А потом: «Видно, ни женитьба, ни развод не приведут ненормального в норму».) Потом он говорил про Библию — он пишет новую, и если я умею печатать, он готов платить мне за работу, но я должен обещать, что не буду читать его записи, только перепечатывать. Он сводил все к насосам, стиральным машинам, откачке и смыву. После этого он заявил, что я много значу для него и никогда не должен его покидать, что мы друзья, он во мне нуждается и что разрыв нашей связи есть грех и его это может сильно разозлить.

Я ответил, что тоже в нем нуждаюсь. Не знаю почему. Это вылетело само собой. Я просто пытался подыграть. Когда кто-то говорит мне что-то хорошее, я отвечаю тем же, пусть даже это неправда. Помню, на мне была моя обычная одежда: красная футболка поверх желтой майки с рукавами. Жизнерадостные Цвета. Даже летом я надеваю много одежды — ощущение, что моя кожа более прочная, поднимает настроение, — но в тот день я чувствовал, как жар поднимается по моим ногам, одновременно изливаясь из головы, и его потоки встречаются где-то на уровне груди, чтобы хорошенько меня прожарить. Я готовился изменить свою форму путем плавки. Воздух кончился. Я был мокрый с ног до головы: пот капал с моего лба и струился вниз от подмышек. Бедра ослабели и тоже намокли. Бобо зачем-то включил обогреватель. Он продолжал рассуждать о чистке общества. Он сказал, что принудительное спаривание будет бесполезно при отсутствии клапана мощного спермоотсоса. Меня затрясло. Он повторял мне снова и снова, чтобы я не смотрел в сторону, потому что зрительный контакт несет энергию, мозгочистка зрачок в зрачок, и не смей обманывать меня, отводя глаза, не то мне придется выведать правду другими способами. Мои глаза слезились, их заливал пот. Все предметы расплывались. Его глаза были для меня двумя размытыми пятнами овальной формы. Я старался смотреть ему в область переносицы, цепляясь взглядом за большую родинку в одной из складок на лбу. Наступило долгое молчание. Он смотрел на меня так, будто сканировал лазером. Когда я по-настоящему напуган, заперт в замкнутом пространстве или нахожусь под воздействием неких веществ, я начинаю терять сознание. По моим подсчетам у меня оставалось не более двух секунд. По ногам и рукам прокатывались разряды нервного напряжения; ужас буквально сочился из кончиков пальцев. Мне казалось, что Бобо вот-вот проглотит меня, словно крекер. Его рот открывался и закрывался с огромной скоростью: полиция, праведный гнев, люди с высоким интеллектом вырабатывают меньше мочи, чайки обожают кукурузные хлопья, томатный сок сильно щиплет член, протест против истребления жирафов. Затем он поинтересовался, почему я не сниму футболку, когда на дворе такая жара.

Я не знал. Ни почему. Поэтому я ее снял. Я не настаивал. Но тогда Бобо задал следующий вопрос. Зачем я ношу под ней еще и майку. Бобо очень злится, когда я не могу толком ответить на поставленный вопрос и говорю «я не знаю» или «ага» с отсутствующим видом. Так что я открыл дверь и просто вывалился наружу. Я уже почти потерял сознание. Глаза у меня были открыты, но ничего не видели. Жесткость асфальта и глоток воздуха вернули меня к жизни. Бобо обошел фургон и остановился с моей стороны. Ему, вероятно, казалось, что я блефую. Я узнал его по черным ботинкам, на подошвах которых всегда тонна присохшей грязи, а на шнурках запеклась кровь. Я почему-то подумал, что от этих ботинок следует ожидать только одного: немедленного удара в лицо. Я, в общем-то, это заслужил. За то, что был таким неуверенным и слабым. И если бы он не отверг меня после этого урока, оно бы того стоило. Однако вместо этого он помог мне встать на ноги. Он сказал, что понимает, что пугает меня. Но не отпустил. Он схватил меня за плечо своей огромной ручищей, большим и указательным пальцами впившись мне в ключицу. Если бы я попытался вырваться, хватка сделалась бы только крепче. Лишь когда я снова чуть не упал, от боли, он отпустил. Он сказал, что страх смешон, как чих или отрыжка, и что он научит меня с ним справляться. Я сказал: спасибо. Он потрепал меня по голове. Я мог дышать полной грудью. Мы запрыгнули в машину и направились в сторону палатки с буррито.

Внутри фургон Бобо шикарно отделан. Черная бархатная обшивка от пола до потолка. Специально для любителей дробовиков. Задняя часть обита промышленной резиной, чтобы любую грязь можно было просто смыть. Снаружи фургон кажется огромным, однако внутри не так уж много места, если только вы не лежите на полу, откуда кажется, что он простирается во все стороны в бесконечность, словно домик на дереве в детстве. С одной стороны имеется небольшое окошко, а с другой табличка: «УРА РЕЗНЕ» — отличная приманка для юных металлистов.

За рулем я, поэтому Бобо может всласть разглядывать мальчиков на улице. Все это странно, потому что вообще-то мальчики-проститутки — любимое лакомство Бобо. Каждый Божий день он тратит уйму времени, смакуя их и обсасывая, но потом вдруг, очухавшись, словно стыдится самого себя. Он заигрывает с ними и ведет себя по-детски, разыгрывает из себя милую добрую гориллу, а потом глядь — он уже трахает их во все дырки и тащит на бойню.