«Стражи» выиграли жребий и выбрали возврат начального удара. Тодд и Девэйн поспешно отодвинулись назад для перехвата подачи. В нужный момент Тодд все-таки почувствовал долгожданный всплеск адреналина — биологический отклик организма на ослепительные огни, яркую разметку, маячащие впереди ворота и сознание того, что через несколько секунд на него будут мчаться полтора центнера мышечной массы с твердым намерением снести с ног. Для него уже не имело значения то, что трибуны совершенно пусты и никому, кроме самих игроков, нет никакого дела до того, что происходит на поле. С позиции на двенадцатиярдовой линии эта игра казалась ничуть не менее важной, чем и любая другая, в которой ему приходилось участвовать.

В Ночной лиге не полагалось ни судей, ни свистков. Кикер «Аудиторов» просто высоко поднял руку и резко опустил ее, что и означало начало матча. В сопровождении своих товарищей он подскочил к мячу и сильным ударом ноги отправил его высоко в небо. Ослепленный светом прожекторов, Тодд на короткое мгновение потерял мяч из виду и сразу же увидел опять — маленькое крутящееся шоколадное яйцо, которое приближалось к ним, стремительно увеличиваясь в размере. Поняв, что мяч летит не на него, а на Девэйна, Тодд испытал мгновенное облегчение и тут же устыдился этого.

Он рванул вперед, выглядывая, кого бы заблокировать, а «Аудиторы» уже неслись по полю им навстречу с громким топотом и диким боевым криком, словно какое-то воинственное древнее племя, жаждущее мести. От этого крика кровь застывала в жилах, и Тодд вдруг почувствовал себя голым и беззащитным, некстати вспомнив, что на нем нет ни шлема, ни доспехов. Впрочем, бояться ему пришлось недолго. Один из пробегающих мимо «Аудиторов» твердым, как камень, предплечьем толкнул его в лицо, и в следующее мгновение перед глазами Тодда уже крутилось звездное небо, голова звенела так, словно из нее вышибли все мозги, а тело, к счастью, перестало что-либо ощущать. Чувствительность вернулась, только когда чья-то очень большая кроссовка опустилась на его левую ладонь и вдавила ее в землю, будто окурок. Оторвав глаза от кроссовки, Тодд поднял их выше и обнаружил могучее бедро, а потом и жизнерадостно ухмыляющееся черное лицо.

— Эй! — слабо позвал он. — Ты не мог бы сойти с моей руки?

— Мог бы. — «Аудитор» улыбнулся еще шире, сверкнув золотым зубом. — А где волшебное слово?

* * *

Эрон уснул, а Кэти неожиданно для самой себя вдруг набрала номер матери. Обычно, если в ее семейной жизни что-нибудь шло неладно, она звонила старшей сестре Клэр или Эмми, с которой дружила еще со времен колледжа. Они умели слушать, вовремя сочувствовали, или давали совет, или просто подбадривали, а еще они обе обожали Тодда и вовремя напоминали Кэти, что ей посчастливилось выйти замуж за красивого, умного и доброго мужчину, который согласился сидеть дома с маленьким ребенком, давая ей возможность снимать документальное кино и делать карьеру. Ну и что, если он не сразу сдал экзамен? У Кеннеди-младшего тоже были с этим проблемы, помнишь?

— Привет, мама.

— Ох, здравствуй, дорогая. — Голос Марджори мешался с воплями телевизора. — Уже поздно. У тебя все в порядке?

— Да, у меня все в порядке.

— А по голосу не скажешь.

— Да нет, все в порядке. Я просто соскучилась.

— Подожди немного. Я ведь только что держала его в руках!

— Кого?

— Да этот чертов пульт! Куда он подевался?

Кэти в случае конфликтов с Тоддом предпочитала обращаться к Клэр или Эмми, а не к матери именно потому, что, в отличие от них, Марджори никогда не пыталась защитить своего зятя и убедить дочь в правильности сделанного ей выбора. Наоборот, сознательно или нет, она делала совершенно обратное: раздувала пустяки до уровня критической проблемы и сеяла вражду, как будто инстинктивно стараясь превратить Кэти в своего товарища по несчастью.

Рик, отец Кэти, бросил жену с тремя детьми после шестнадцати лет брака не ради более молодой и привлекательной женщины, что было бы банально, но по крайней мере понятно, а ради их разведенной, вечно больной соседки Гэйл Робертс, которая говорила прокуренным басом, носила ортопедические ботинки и к тому же была на пять лет старше его жены. Марджори, так и не сумевшая оправиться от этого унижения, с тех пор пребывала в глубоком убеждении, что все мужчины — подлецы, а брак — просто жестокая шутка, жертвой которой неизбежно оказывается невинная и ничего не подозревающая жена.

— Нашла, — сообщила Марджори, и телевизор в трубке замолчал. — Так-то лучше. Как там поживает мой любимый мальчик?

— Отлично. Спит сейчас у меня под боком. Такая лапочка. — Кэти нежно поглядела на раскинувшегося Эрона. На нем не было ничего, кроме памперса, и сквозь натянутую кожу просвечивали тонкие ребрышки. Странно, но, глядя на этого хрупкого мальчика, было легко представить, что через несколько лет он вытянется, станет крупнее и шире, а потом вырастет в такого же красивого, сильного мужчину, как его отец. — А что ты там смотришь?

— «Скорую помощь». Только что началось. Школьный автобус опрокинулся в кювет. — Марджори вздохнула, как будто речь шла о настоящем несчастье. — Такой ужас.

— Я могу перезвонить попозже.

— Не надо. Я эту серию все равно уже видела.

Кэти помолчала, давая матери возможность задать следующий, неизбежный вопрос.

— И где же твой Тодд?

— Он еще не пришел.

— Очень странно, что библиотека работает так поздно.

— Нет, он не в библиотеке, — объяснила Кэти. — Он с приятелями играет в футбол.

— В футбол?

— Да, он вступил в какую-то команду. Играют в контактный футбол без всякого защитного снаряжения.

— Но уже десять часов!

— Ты бы видела его сегодня вечером! Не мог ни есть, ни разговаривать. Так волновался, будто играет за Суперкубок.

— Ты говоришь, контактный?

— Ну да, только без шлемов и доспехов.

— Ему повезет, если он не сломает шею.

— Если сломает, пусть лучше не приходит ко мне жаловаться.

Кэти вдруг удивительно ясно представила себе, как Тодд в инвалидной коляске, широко открыв рот, ждет, пока она вложит в него очередную ложечку детского питания.

— Можно задать тебе вопрос? — попросила Марджори. — Ты считаешь, он кого-то завел?

— Завел? — засмеялась Кэти. — Мама, он просто играет в футбол.

— Милочка, — вздохнула Марджори и терпеливо, словно ребенку, объяснила: — Это ведь просто такая маскировка. Никто не играет в футбол по ночам.

— А эти идиоты играют. Он возвращается весь потный, ободранный и в синяках.

— Ну, тебе виднее. Но ты помнишь, как твой отец вдруг полюбил гольф? Купил себе клюшки и начал каждую субботу на рассвете уходить из дома? Впоследствии выяснилось, что на поле для гольфа он проводил не так уж много времени.