Так улыбаются, глядя на здорового сторожевого пса, прикормленного и прирученного.

– Однако.

Движение в фойе замерло, ведь у двери стоял сам Евдоким Емельянович. Его рука приподнялась, на коротком указательном пальце сверкнул перстень, палец согнулся крючком. Мужчина в черном пальто мгновенно среагировал на этот жест и быстро подошел к Евдокиму Емельяновичу, протянувшему вперед пухлую руку. Казалось, Григорий Германович, а это был он, согнется сейчас в поклоне и поцелует царственную руку, словно перед ним, по меньшей мере, патриарх всея Руси.

– Ладно, ладно, не жми так сильно, – упредил движение Бутакова Евдоким Емельянович. – Пойдем-ка со мной, в машине все расскажешь. Я наслышан.

– Да-да, – кивнул Григорий Германович и оглянулся, давая понять своим недовольным собеседникам, что он покидает застолье.

Евдоким Емельянович сначала пропустил в салон лимузина Бутакова, а затем вдвинул туда свое тучное тело. Лимузин, чем-то похожий на большой гроб, который еще совсем недавно плыл на плечах друзей покойного к месту захоронения, медленно покатил прочь. Два джипа – спереди и сзади – прикрывали лимузин.

."Солидно, – подумал Глеб, – раньше себе такое мог позволить только член Политбюро, никак не меньше. Да и сейчас, наверное, даже премьер-министр ездит поскромнее. Впрочем, у этих новых олигархов свои причуды, свои заморочки. Им во всем хочется подчеркнуть, что они хозяева жизни: и машина, и охрана по полной программе".

Вечером того же дня Глеб Сиверов и его случайная знакомая покидали холодный и мокрый Санкт-Петербург, отправляясь в Москву. Валентина выглядела уставшей, как-никак, целый день провела на ногах, и теперь, несмотря на искусный макияж, на ее лице явственно читался возраст.

Застучали колеса, поезд тронулся. Валентина посмотрела на Глеба, выразив взглядом все то, чего не могла сказать словами…

Генерал Потапчук предпринял все возможные меры предосторожности, понимая, что игра ведется крупная и цена ошибки в этой игре равнозначна катастрофе. Из управления он выехал на машине, но вскоре отпустил ее и смешался с уличной толпой. Сотовый телефон Федор Филиппович оставил в салоне, сейчас у него в руках был портфель, в котором лежала тонкая папка с аккуратно завязанными тесемками.

Затем он еще дважды менял транспорт. С троллейбуса пересел на автобус, спустился в метро и проехал одну станцию. За последний год генерал пользовался метро второй раз и, возможно, не будь он так поглощен размышлениями о предстоящем разговоре со своим агентом, многое его бы удивило.

Но Потапчук удивился лишь тому, что парень с девушкой вежливо уступили ему место.

«Неужели я так постарел?» – с горечью подумал генерал, благодарно кивнув сначала девушке, потом парню.

Он сел, поставил на колени портфель и мгновенно превратился в заурядного чиновника предпенсионного возраста. Портфель был старый, видавший виды, но Потапчук любил старые вещи, дорожил ими. Ведь с каждой связана какая-нибудь история, а из таких историй и складывается жизнь.

Он даже старые авторучки не выбрасывал, а складывал в нижний ящик письменного стола, где собралась уже солидная коллекция.

Генерал был поражен, каких усилий стоило ему попасть ногой на ступеньку эскалатора.

«Да, привык ты, Федор Филиппович, – мысленно упрекал себя Потапчук, – что тебя служебная машина возит. А народ продолжает ездить, как двадцать или тридцать лет назад, автобусом, троллейбусом, метро, трамваем. Скорее всего, многие подумали, что я провинциал, впервые увидевший эскалатор, впервые оказавшийся в Москве по командировочным делам. Ну, и пусть думают, как говорится, замаскировался, лучше некуда».

Потапчук был человеком опытным и постоянно следил, скользя безразличным взглядом по лицам, не наблюдает ли кто за ним. Вроде сопровождения не было, или, как говорится, наружное наблюдение не велось.

«Это вселяет надежду. Значит, все еще не так далеко зашло, хотя от них можно ожидать чего угодно».

Кто прячется под словом «они», генерал Потапчук представлял весьма смутно. На улице, вновь оказавшись в толпе, он вздохнул с облегчением. А затем, когда предстояло свернуть в арбатский переулок, вновь напрягся, дважды или трижды оглянулся, но ничего подозрительного не заметил.

«Чисто…» – убедился Федор Филиппович и лишь после этого позволил себе свернуть к дому, где располагалась мансарда Глеба Сиверова.

Год назад еще можно было встретиться на явочной квартире, но сейчас подходил лишь этот адрес, До котором знали только двое – Слепой и он сам.

Генерал поднялся на последний этаж, перевел дыхание. Сердце колотилось так, словно он тащил по лестнице тяжеленный шкаф.

«Да, старость не радость. И как это Глеб сюда взбегает? Вот здоровье у человека! Но и я лет двадцать назад не замечал этажей и расстояний».

Федор Филиппович подождал, пока успокоится сердце и восстановится дыхание, а затем постучал в дверь. Единственное, чего он не успел сделать, так это смахнуть пот, выступивший на морщинистом лбу.

Глеб встретил генерала улыбкой – дружелюбной, открытой, даже, как показалось Потапчуку, беззаботной.

«Наверное, так он улыбается своим детям. А может, и Быстрицкой. Такая улыбка дорогого стоит, этот не предаст», – подумал генерал, переступая порог, после чего протянул Сиверову руку, и они обменялись крепким рукопожатием.

– Ух и высоко же ты забрался! Не доберешься до твоего скворечника, Глеб Петрович!

– Что поделаешь, так получилось. Не люблю я, Федор Филиппович, цокольные этажи.

– А у тебя тут все по-прежнему, – огляделся генерал, не выпуская из рук портфель, словно это была самая ценная для него вещь.

– Вы чего с портфелем боитесь расстаться?

Здесь никто не украдет.

– Все равно боюсь, Глеб Петрович, – сказал Потапчук, но портфель поставил.

Глеб помог генералу сбросить старомодное пальто с каракулевым воротником, снять шарф.

Все это скрылось в стенном шкафу: На мансарде было свежо.

– Окно открыто, – объяснил Глеб, – сейчас закрою, – и опустил рамы.

– А у тебя, как всегда, кофе пахнет, только почему-то музыки не слышно. В последний раз, когда я здесь был, помнится, звучал Вагнер.

– Хотите, Федор Филиппович, включу?

– Может быть, потом. А вот от стакана воды не откажусь.

– Кофе?

– Кофе потом.

Сиверов наполнил из пластиковой бутылки высокий стакан, подал генералу.

– Устал я, – признался Потапчук.

– Да и я смотрю, Федор Филиппович, совсем вы себя не жалеете. Когда в последний раз отдыхали?

– И сам не помню когда. Где помню, а вот когда – забыл.