Это был Федор. Он набросился на меня прямо с порога. Весь всклоченный, ветровка распахнута, рубашка не застегнута на верхние пуговицы — будто в нем кипел пожар. В то время как Федор сгорал от страсти, я сгорала от стыда. И я оттолкнула его.

— Федя, не надо…

— Я не могу больше, Инесса… Я знаю, я помню, мы договорились больше не делать этого, но я не могу без тебя, пойми!

— Я… — я запнулась. Я хотела сказать «я тоже», но что-то внутри воспротивилось этому. — Она знает, Федя.

— Кто?

Филиппов не был дураком, отнюдь, просто в данную минуту мозг был занят другими вещами. Или просто отключен по вине этих «других вещей».

— Тетя Лена.

— Ленка? — Федор отпрянул от меня так быстро, словно в какой-то момент понял, что обознался, и друг, которому он бросился в объятия после долгой разлуки, оказался посторонним человеком, лишь отдаленно на него похожим. — Черт, я не… Я не говорил ей!

— Не глупи, я знаю, что не говорил.

— Но как тогда она?..

— Она застукала нас, когда я сидела с ее больной матерью.

— Ах, вот черт… — Он с отчаянием провел ладонью по лицу. Новость была им воспринята так же ужасно, как и мной. Если уж и я не хотела обижать тетю Лену, то Федор подавно не горел желанием обижать свою жену, с которой почти уже отпраздновал серебряную свадьбу и воспитал двоих детей.

Детей, которые уже мертвы…

— Сделай мне кофе, — бросил мне Федор, проходя в комнату.

* * *

Мы согрешили всего три раза. Впрочем, все в этом мире относительно. Для кого-то три — это мало. Для кого много. Для чего-то слишком много, нереально, невыполнимо… К примеру, родить троих. Или построить три дома. Или трижды начинать жизнь заново, с нуля, в новой стране, новой обстановке, с новой профессией. Для меня же три раза — это мало. Я влюбилась в него с первого взгляда. С тогда еще новой подружкой Изольдой мы шли мимо отделения, она только и успела сказать, что тут «вкалывает» ее «папаня». Я не могла мысленно связать глагол «вкалывать» с ловлей преступников и пыталась найти какое-то другое объяснение ее словам, к примеру, что он тут полы моет в здании (уборщицы в моем понимании как раз «вкалывают», то есть занимаются физическим трудом), как тут он сам вышел нам навстречу с какими-то другими людьми.

— Папка, приветик! — Изольда помахала рукой и даже, как я помню, послала ему воздушный поцелуй.

Я еще с первых дней знакомства с ней стала задаваться вопросом: она такая непосредственная или просто стервозная? Через какое-то время пришла к выводу, что скорее второе, ведь реальную непосредственность я вскоре увидела у Живцовой, с которой познакомилась чуть позже. Все, что делала Изя, она делала с неизменной издевкой.

Федор, однако, и не думал разбираться с поведением дочери, которая поцелуи посылает то ли ему самому, то ли его коллегам-операм, он быстро бросил нам: «Я на задание» — и сел в машину. Остальные мужчины, стреляя в нас заинтригованными взглядами, тоже расселись, кто-то вместе с Федором, кто-то в другой транспорт. И они уехали.

— И это мой папочка! — то ли с восторгом, тот ли с иронией констатировала она (сейчас я думаю, что второе, но тогда, повторюсь, еще не умела ее читать).

Всем моим сознанием завладел Федор. Серьезный, строгий, в форме, а по возрасту совершенно не годился ей в отцы. Помню, я даже переспросила, мол, точно твой отец? А то вдруг она собственного отца не признает. Затем я спросила, сколько же ему лет. Не знаю, поняла ли она истинную причину моего интереса — наполовину духовную, наполовину телесную. Любовь — это всегда пятьдесят на пятьдесят… Как в рецептах пишут: на стакан воды одна порция романтики и одна порция страсти. Только обычно умалчивают про две порции слез и три порции стыда сверху.

Помнится, она сказала что-то вроде: «Закатай губу, папаня женат. На мамане, прикинь?» Я тогда отмахнулась, посмеявшись, мол, какие глупости говоришь. Но в тот момент я поняла, что мне придется ее терпеть. Столько, сколько нужно. Возможно, невыносимо долго. Если бы не Федор, я бы давно с ней рассталась. Да, помню, я говорила, что любила Изольду за ее острый язык, самоуверенность и нестандартное мышление. Но это неправда. Или отчасти правда. То есть когда я поняла, что мне придется с ней примириться и продолжать общение, я уже изо всех сил старалась что-то в ней найти, за что ее можно полюбить. Знаете, как в известном анекдоте: если тебя насилуют, расслабься и получай удовольствие. Ну или вот еще расхожая фраза: не можешь изменить обстоятельства — измени свое отношение к ним. Вот и я в какой-то момент даже смогла найти в себе чувства, похожие на привязанность. Ни Наташка, ни Алла, ни сокурсницы или другие люди, знакомые с Изольдой, не могли понять меня. Чуть ли не каждый из них в какой-то момент отводил меня в сторонку и спрашивал, как я с ней дружу. Что я могла им ответить? Все как и всегда: «Она такая классная!», «Она интересная!», «Она остроумная!» — и так далее.

Я не могла сказать им правду.

Изольда быстро взяла меня в оборот. Все, что было нужно, я выполняла. Когда ей нужно было на свидание, я оставалась с ее парализованной бабушкой. А такое было чаще, чем мог бы себе представить какой-нибудь ответственный, воспитанный человек, реально заботящийся о своих близких. Даже тетя Лена была далека от истины, говоря, что я сидела с ее матерью дважды в неделю. Вам я скажу по большому секрету: Изольда просидела только день с собственной бабушкой. Точнее, полдня. Затем она вызвала нас с Наташкой (мы уже дружили втроем, но Живцова, как уже, наверно, понятно по моему рассказу, больше дружила со мной, а с Изей постольку-поскольку), и мы ее развлекали до вечера, пока не появился отец и не освободил нас от повинности. Затем уже я приходила одна. Изольда, будучи довольно хитрой, за час до появления второй смены присылала Аллу или являлась сама. И я, расстроенная, что не увижу Федора сегодня, уходила домой. Но я не роптала, не ждала и не молилась. И в принципе ни на что не надеялась. Я просто молчала. Изольда смеялась, что у меня нет парня, а я молчала. Некоторые более язвительные сокурсницы звали меня то монашкой, то лесбиянкой. И я снова молчала. Изя, к ее чести будет сказано, рьяно за меня заступалась,