ее, как память, берёг! – ловил папа кайф, вспоминая юность. – Продал тогда за день пять… нет шесть картонок. На Измайловском вернисаже!.. Так давно это было. Почти в восемнадцатом году! Тебе не понять!

- Ага! «Не понять»! – хмыкнул Кит, пока с трудом справлялся со шнурками на кроссовках, гнусно отсыревшими зимой восемнадцатого года.

Китовы белые кроссовки тоже подошли князю, даже немного велики оказались его аристократическим ступням. Хоть какая-то вышла польза от этих «барских черевичек», чуть не погубивших Кита почти сто лет назад!

Перед тем, как папе с князем отбыть в травмпункт, задержались еще на пару минут на чай и три бутерброда с бужениной, на скорую руку приготовленных Китом.

Князь принялся на бутерброд неторопливо, но с видом аристократа, уже познавшего, что такое голод.

- Вкусно, благодарю! – сказал он. – Как будто сто лет такую роскошь не ел.

Теперь многозначительно переглянулись папа с Китом: да, не до жиру стало этим аристократикам тогда, в восемнадцатом.

Внезапно подал голос папанин сотовый, оставленный в прихожей, и папа побежал отвечать.

- …А Светик! Привет! Что-то ты сегодня поздно… Как вы там? – донесся из прихожей его прямо-таки сахарный голос.

- Привет передавай! – машинально, не подумав, крикнул Кит.

- Себе, значит, родному привет передаешь? – ухмыльнулся князь, проглотив кусок бутерброда.

У Кита волосы на голове зашевелились, и озноб пробрал. А если бы сотовый запел в прихожей, когда они еще там все втроем тусовались! Вот мама бы услышала его голос – тогда всё! Конец света… Причем, неровен час, в самом буквальном смысле слова.

Кит посидел за столом слегка оглушенный, со звоном в ушах, не слыша разговора в прихожей, а за это время князь успел резко подняться из-за стола, куда-то сбегать и скоро вернуться.

- Вот возьми… - сказал он и положил на стол перед Китом тот самый портрет-голограмму Спящей Красавицы. – Полковник просил передать.

Красивая коротко стриженая девочка-блондиночка смотрела на Кита вишневые глазками-огоньками и… что? То ли улыбалась, то ли не улыбалась. Очень загадочно так смотрела и вроде бы улыбалась как… как кто? Ну, в общем, как Мона Лиза и Джоконда вместе взятые… Хотя это, типа, одно лицо… Да уж, она была явно не из тех блондинок, за которыми бродят тучи анекдотов. Знала Спящая Охотница толк в маскировке!

Тем временем папа затопал по коридорчику на кухню, и Кит судорожно спрятал портретик во внутренний карман джинсовой куртки. Князь на это вскинул брови и усмехнулся.

- И тебе от мамы привет, - сказал папа, войдя на кухню.

- Ты что?! – обомлел Кит. – Шутишь?!

- У тебя тоже шуточки еще те, - парировал папа. – Я чуть не передал… машинально. Это ж пол-инфаркта, два инсульта!

Он посмотрел на стол, на опустевшую тарелку и садиться не стал.

- Пора, князь, - сказал он Жоржу и добавил, думая, что тот, посидев за чаем и слегка взбодрившись, снова начнет сопротивляться: – Понимаю, что вам не до лазаретов и времени в обрез…

- Я готов, - на удивление, легко вскочил со стула князь.

Через полминуты они ушли. Кит остался в одиночестве, если не считать картошки, которую он поставил вариться по заданию папы.

Надо было как-то скоротать время в тишине… вернее в этом временном затишье. Кит пошел к себе в комнату и завалился на кровать.

Он подумал, что неплохо бы выключить коммуникатор, а то как бы мама не позвонила… Нет, коммуникатор надо выключить на всякий случай по другой причине – вдруг он может послужить «маячком» для Спящей Охотницы… Поколебавшись, Кит переборол себя: нет, нужнее оставаться на связи – может позвонить папа с какими-то важными вестями… И вдруг ему, Киту, придется их выручать обоих!

Кит чувствовал жуткую усталость и в то же время никак не мог побороть в себе еще более жуткое возбуждение. Даже глаза закрыть не мог – веки сами поднимались… как у зомби.

Да, это было не то возбуждение, когда, скажем, после спасения от неминуемой гибели начинает трясти при воспоминании о смертельной опасности, от воображаемой картины гибели… Затолкали бы его в ледяную воду… Он пытался бы выбраться на берег, а его – прикладом… и всё! Не дождаться маме Свете своего сына-вундеркинда и будущего, но не состоявшегося лауреата Нобелевской премии. В самолете рванулся сынок в туалет, и – с концами… Пропал без вести прямо в полете! Сенсация на сайтах энелошников, в газетах и журналах для всяких двинутых любителей мистики и аномальных явлений… Папа встречает убитую горем маму… и вот они уже убиваются оба… Это если еще самолет долетит до Домодедово! А если так и не долетит без его, великого реконструктора, своевременной помощи? Тогда у папы точно два инфаркта, три инсульта и, чего доброго, запой в перспективе… хотя он и бросил давно.

Но, как ни странно, сейчас вовсе не эти трагические картины шквалами-порывами налетали на Кита, не давая успокоиться и собраться наконец с мыслями. Чувство опасностей преодоленных и ждущих преодоления, уже немного притупилось, как боль в подвернувшейся ноге, когда никак нельзя остановиться и надо дальше бежать… Сейчас не давал покоя, сталкивал Кита с кровати другой, новый страх… Вернее, хорошо забытый старый.

В глубоком детстве Кита, бывало, мучили ночные кошмары… В те времена, случалось, самая родная комнатка превращалась в обитель зла пострашнее любого перехода через улицу на красный свет, ночного леса за дачей и подвальной лестницы в доме на улице Космонавтов. Кит ложился в постель и сразу прятался с головой под одеяло, съеживаясь и дожидаясь наступления жути…

Потом во тьме и уже сонном забытье какая-то бесформенная сила вдруг наваливалась на него, не давая дышать, и он вскрикивал от страха и просыпался. Но тогда было кому успокоить его. Прибегала мама, гладила его по голове, что-то мурчала усыпляющее, целовала – и всё проходило. Чужая сила отваливалась до следующей ночи.

Давно это было. Давно уж Кит не боялся темноты… И вот снова вдруг случилось такое, что именно родной дом стал самым небезопасным местом. Сейчас Кит готов был рвануться хоть в восемнадцатый год, только бы не оставаться здесь, дома. Теперь чужая, неясная, неумолимая сила обрела оболочку некой, еще не встреченной им Спящей Охотницы, и именно здесь, дома, Кит в своем воображении представал перед ней максимально беспомощным, безоружным… как тогда, в глубоком детстве под одеялом. Мамы уже не дождаться – она еще более беспомощна в том самолете и