у скирды сена, уже не застали никого. Только снег был тут притоптан. Ждали до вечера. Потом, не дождавшись товарищей, пошли одни. Но и тут их постигла неудача — они не нашли «Данилу». Оставалось одно разумное: пробираться к линии фронта; он был в ста двадцати километрах от Краснодона.

«Олег, где ты?»

Первого января к вечеру была арестована уже половина молодогвардейцев. Этот день Нового года тянулся для нас, как вечность. Около десяти часов вечера к нам постучали.

«Пришли!» — подумал каждый из нас.

Брат открыл дверь.

В комнату вошли двое полицейских. Они были настолько пьяны, что мы едва разобрали только одно слово:

— Ко-шовой…

Полицейские спрашивали об Олеге. Мы ответили, что дома его нет, пошёл в кино. Не сказав больше ни слова, полицейские повернулись и, пошатываясь, пошли по двору.

В невыразимой тревоге прошло ещё четыре дня.

Полиция больше не являлась. И мне вдруг пришла страшная мысль: Олега поймали! Я хотела бежать в полицию, но брат не пустил и стал убеждать:

— Будь покойна, если бы Олега арестовали, давно бы уже пришли с обыском!

Четвёртого января под вечер брат с женой ушли за дровами, а мы с мамой отправились к Лидии Макаровне Поповой — поделиться с ней своим горем. Возвращались домой. Вдруг бабушка схватила меня за руку:

— Смотри, Лена!

В моей комнате был свет и полно полицейских. Стояли они и во дворе. Я переборола страх и опасения, подошла к дверям, спокойно и даже стараясь быть возмущённой спросила:

— Кто это тут в моей квартире хозяйничает? Что вам здесь нужно?

Из комнаты выскочил заместитель начальника полиции Захаров.

Это был изменник Родины, предатель, изувер и жестокий палач. Его отец был судим когда-то нами как крупный кулак. Сын пошёл ещё дальше отца. Он ненавидел Советскую власть, но, чуя её силу, притворился, служил в наших учреждениях, а нож держал за пазухой. И только ждал случая, чтобы его выхватить. Как только пришли немцы, Захаров сейчас же побежал к ним служить, стал выдавать коммунистов, сам же и допрашивал их, мучил и убивал. Здоровый, сытый, белобрысый, со светлыми холодными глазами, верный слуга фашистов, предатель своего народа, он был отвратителен.

— А ты кто такая? — грубо спросил у меня Захаров.

— Я хозяйка этого дома.

— Как твоя фамилия?

— Кошевая.

— A-а, Кошевая! Тогда скажи, где же твой сын Олег Кошевой? Куда ты его девала?

— Сын пошёл в кино, и прошу вас, не кричите на меня.

Захаров заговорил со мной более спокойным тоном. Он даже пригласил меня в комнату.

— Зайдите-ка, поговорим кое о чём важном.

В комнате всё было перерыто, перевёрнуто вверх дном. Взломав двери, полицейские старательно пересмотрели все вещи. К счастью, ожидая к себе этих гостей, я сожгла уже всё подозрительное. Захаров снова спросил об Олеге:

— Я хочу только поговорить с юношей. Если окажется, что он невиновен, или… если он во всём признается, сразу его отпустим. Поверьте мне!

Я спросила:

— А что случилось, что вы пришли за Олегом? Арестовать его хотите, что ли? Мой сын никогда ничего плохого не делал.

— Не делал? — начал терять выдержку Захаров. — Значит, вы плохая мать, если не знаете, что ваш сын вытворял здесь в продолжение шести месяцев! — И вдруг в упор спросил меня: — Вы… Мошкова знаете?

— Нет, не знаю, — ответила я как можно спокойнее.

— Не знаете? Так он знает вашего сына и даже привёл нас сюда. Хотите увидеть его? Мошков стоит на крыльце. Очень забывчивый парень! Никак не мог вспомнить, где живёт его комиссар… пока не обломали ему руки. Тогда сразу вспомнил!

Всё онемело во мне. Мошков — предатель? Нет, нет! Он был и до конца останется честным, стойким. В этом я была уверена. В то, что полицейские обломали ему руки, я, конечно, могла поверить, но чтобы Мошков предал Олега, своих… нет, никогда! И я вспомнила, как мы с бабушкой сами же предупреждали Олега о провокации.

— Ну ладно! Только знайте, — холодно блеснули свиные глазки Захарова, — если ваш сын будет вести себя так же, как его друзья, ему будет то же, что и им. Переломаем ему все кости. Вы поняли меня?

Захаров приказал полицейским разойтись по своим местам, а двум остаться ожидать, пока Олег возвратится из кино.

В душе я издевалась над этими головорезами: я была уверена, что мой Олег уже далеко отсюда. Видно, он успел уже спрятаться, а может быть, и перешёл линию фронта.

Наступила тревожная, без сна, ночь. Утром полицейских сменили новые, а тех — снова другие. Трое суток просидели они в нашей квартире, ожидая возвращения Олега.

На четвёртый день меня вызвали в полицию. Я попала к следователю Кулишёву, такому же выродку, как и Захаров. Он со злобой сказал мне:

— Ну, запрятала сынка? Так садись за него сама! А то какая ты мать, если не знаешь, где твой сын?

— Я говорю правду, — ответила я. — Не знаю, куда пошёл мой сын.

Кулишёв стукнул кулаком по столу, вскочил:

— Нужно и тебя повесить вместе с твоим сыном! Слушай же! Твой сын организовал банду, занимался диверсией, убивал представителей немецкой власти…

Помертвевшая, слушала я Кулишёва. Он знал всё: и о работе Олега в «Молодой гвардии», и о немецких машинах с подарками, и о листовках, и об организации комсомола. Вдруг он поднёс к моим глазам комсомольский билет.

— Чья это подпись, ну?!

Эта была подпись Олега: Кашук.

— Не знаю. Почерк не моего сына, да и фамилия не та: Кашук. Мой сын — Кошевой.

Кулишёв опять начал кричать на меня, стучал кулаком по столу, сыпал угрозами. Вошёл начальник полиции Соликовский. Он зверем взглянул на меня, сквозь зубы прошипел:

— Глупой прикидываешься? Почерка не узнаёшь? Может, теперь узнаешь?

И он изо всей силы ударил меня кулаком в лицо…

Когда я пришла в себя, мой платок был весь в крови. Меня вывели в коридор:

— Сиди здесь, жди своего сынка!

Коридор был закопчённый, грязный, холодный и еле освещён. Я слышала стоны и крики избиваемых. Думала: «Кто это кричит? Не наши ли?»

Вдруг в комнате у следователей громко заиграл патефон. Чтоб не слышны были крики, немцы заглушали их весёлой музыкой. Сердце моё превратилось в кусок угля…

Я видела, как провели Ваню Земнухова и Улю Громову, и чуть не закричала — настолько они были оба избиты. Как я пожалела, что сидела в углу и они не могли меня видеть!

В одной из женщин, избитой и обезображенной, с распухшим,