Я достал из кармана спички, которые торжественно вручил мне дед, и тут взгляд упал на фотокарточку родителей. Со мной на руках. Уменьшенная копия той самой фотографии, что висит у деда в кабинете.

Нет уж!

Нагнувшись, я надорвал пластиковый лист и вытащил фотографию. Она полетит со мной. Огню и так хватит пищи.

Под фотографией оказался сложенный вчетверо, пожелтевший от времени лист. Я вытащил и его, осторожно развернул – и сердце сжалось.

Это была вырезка из газеты. Статья под названием «Президент соболезнует»… с борта «Боинга». На черно-белой фотографии было какое-то железное месиво в овальной воронке, окруженной поломанными деревьями.

Правильно дед сделал, что не показывал мне этой газеты. Я отвел взгляд. Сглотнул пересохшим горлом тоскливый комок из боли и вины. Сложил листок и вместе с фотографией спрятал в карман.

Горели альбомы плохо. Конечно, сплошной пластик. Пришлось сходить в гараж и плеснуть на альбомы бензином. Я посидел у огня, грея озябшие руки, но дым был слишком едким.

Память – она всегда плохо горит.

Долго ли собираться, когда уходишь навсегда?

Чистое белье, пара рубашек… в полет все равно уходить в форме. Компакт-диск со всякой ерундой – юношескими стихами, начатым и заброшенным навсегда романом, какими-то письмами, записями любимых игр. Пара дисков с музыкой. Жаль будет, если при обысках «потеряют» мою коллекцию. Впрочем, там в основном классика, а не попса, может, и уцелеет…

Все уместилось в «дипломате», как обычно. Когда уходишь на день и когда уходишь навсегда – имущество теряет смысл. Это не поездка на курорт.

Я поднялся наверх и попрощался с дедом. Если все будет нормально, то завтра мы увидимся. Дед продолжал рыться в своем хламе. Я хотел было сказать, что нашел вырезку, потом передумал. Ему тоже тяжело вспоминать.

Внизу меня ждала Маша, и на этот раз – без пистолета.

– Хотела извиниться, – начала она.

Я стоял по-дурацки, на ступеньках, нависая над ней. Но обходить девушку было бы не тактичнее.

– Да ерунда, – пожал я плечами. – Ты извини. Я вспылил.

– Просто я очень переживаю за успех операции, – сказала Маша. – Обидно, если все сорвется из-за ерунды… извини, в общем.

– Ты очень хорошо относишься к деду. Маша, вы давно знакомы?

Она замялась.

– В какой-то мере. Я обучалась под эгидой Фонда Хрумова. Так что твой дед платил за мое обучение… за все, в общем, платил. Но дело совсем не в этом!

– Понимаю. – Я коснулся ее плеча. Почему-то мне казалось, что такой товарищеский жест ей понравится. – Все нормально. Встретимся в Свободном.

Маша кивнула.

– Береги деда, – попросил я и вышел из дома.

Автомобиля еще не было, но возвращаться не хотелось. Хотя бы потому, что нам с Машей больше нечего друг другу сказать. Пока – нечего. Я прошел по саду, непроизвольно высматривая Тирана, вышел за ворота.

Почему у меня нет какой-нибудь дурной привычки? Коротать время, покуривая сигарету или попивая пиво из банки, было бы куда веселее.

Я ждал машину минут десять. А потом, когда вдали послышался шум мотора, увидел бегущую ко мне фигурку.

– Дядя Петя!

Алешка остановился рядом со мной, переводя дыхание. Похоже, он спешил изо всех сил.

– Что случилось? – Я невольно встревожился.

– Да не, ничего… опоздать боялся. Это за вами?

Я глянул на подъезжающую машину.

– Да.

– Я… подарок вам принес.

Мальчик как-то неловко полез в карман и, отводя глаза, протянул мне продолговатый сверток.

– Вот… ну, я побегу.

– Подожди, – попросил я. Разорвал бумагу. Алешка мялся.

Нож.

Ничего себе!

Не китайская подделка. Слишком хорошая сталь и слишком потертая рукоять. Десантный нож российской армии. В свободную продажу не поступает.

– Ты что, парень? – тихо спросил я.

– Вы же любите всякое холодное оружие А мне… так… не очень нравится.

– Тебя родители вздуют. – Я протянул нож обратно. – Бери.

– Они не знают. Это мой нож, я его у ребят выменял. Давно уже. Возьмите.

Вот так подарок. Что-то неуловимое исходило от ножа… какая-то странная неприятная аура. Так давит руку лишь оружие, познавшее жизнь и смерть.

Нельзя оставлять нож у мальчишки. Да и я не имею права его брать. Надо сдать в милицию. Но ведь это подарок…

Да, крутой я террорист! Собираюсь угонять космический корабль – и боюсь взять незарегистрированное оружие!

– Спасибо, – пряча нож в карман, сказал я. – Когда вернусь, мы еще поговорим про эту штуку. Ладно? И больше не выменивай таких вещей.

– Я и не собираюсь.

– Спасибо, – еще раз сказал я. Потрепал мальчишку по голове и пошел к машине. Интересно, заметили водитель и охранник, что я держал в руках?

Впрочем, какое им дело? Я офицер. Могу с пистолетом ходить по улице, не то что с куском отточенной стали. У меня в удостоверении записано: «Имеет право на ношение и применение любого личного оружия».

– Удачного полета! – крикнул Алешка вслед.

Я забрался на заднее сиденье, и водитель мгновенно тронул. Сказал:

– Данилов просил доставить вас пораньше…

Видно, судьба у меня такая – опаздывать на самолеты. Откинувшись на сиденье, я оглянулся на дачу, на мальчика у ворот.

Не оставляй позади ничего!

Только как тогда понять, куда надо идти?

В Шереметьево было, как всегда, шумно и бестолково. Охранник довел меня до служебного входа в офис «Трансаэро» и лишь после этого счел свой долг исполненным.

– Удачно слетать! – пожелал он.

В чем-то он недалеко ушел от Алешки.

– Постараюсь, – пообещал я. Предъявил на входе свой пропуск и без всяких проблем вошел.

В маленьком вестибюле было шумно и накурено. Центром общества являлся Данилов. Он развалился на диванчике, а вокруг него толпились девчонки-операторы, уже в плащах и курточках, явно из предыдущей смены, задержавшиеся, чтобы послушать байки всеобщего любимца, несколько незнакомых мне летчиков. Почти все дымили, пилоты и Данилов пили пиво.

– И вот подтекает ко мне пыльник, – продолжал Данилов свой рассказ, – и начинает виться у ног. Мне, само собой, интересно, с чего такая честь? Я пинаю его ботинком…

Те, кто представлял себе пыльников более или менее точно, захохотали.

– Он свивается кольцом вокруг ступни! Ну все, думаю, с ногой можно прощаться…