Мы сидели в гостиничном «садике», в тени виноградной лозы. Вокруг не было ни души. Позади нас через открытую дверь виднелся пустой вестибюль. Тони снова трудился за стойкой; с другой стороны дома, из кофейной, едва слышно доносились голоса.

Солнце быстро клонилось к закату. Легкая рябь пробегала по тусклой шелковистой глади моря, и ветерок доносил до нас усыпляющий аромат гвоздик, растущих в кувшинах для вина. На солнце, у края посыпанной гравием площадки, стояла большая кадка с лилиями.

Франсис вытянула перед собой длинные ноги и достала сигарету.

— Что ж, недурно ты придумала, о-очень недурно. Афины во время Пасхи — это немного чересчур. Теперь я это понимаю. Я и забыла, пока ты не написала, что в Греции Пасху справляют позже, чем у нас. Мы отпраздновали ее в прошлый уик-энд, когда были в Риме. Полагаю, Пасха в греческой деревушке имеет некоторые отличия, и, откровенно говоря, жду не дождусь ее. Да, спасибо, с удовольствием выпью еще чашечку. Итак, сколько же времени я тебя не видела? О боже, почти что полтора года! Рассказывай о себе все, до мельчайших подробностей.

Я с нежностью посмотрела на нее.

Франсис, хоть и приходится мне двоюродной сестрой, намного меня старше. В ту пору ей уже слегка перевалило за сорок, и я, хоть и знала, что считать этот возраст преклонным значит только подтверждать собственную незрелость, все равно ничего не могла с собой поделать: сорок лет для меня казалось ужасно много. Сколько помню себя, Франсис всегда была рядом. Когда я была совсем маленькой, то звала ее «тетя Франсис», но три года назад она положила этому конец, когда после смерти мамы я переехала к ней жить. Знаю, что некоторые находят ее грозной и внушительной; высокая, темноволосая, довольно худая, с решительным голосом и столь же решительной манерой поведения, она обладает неким обаянием, которое сама ни в грош не ставит и редко снисходит до того, чтобы пустить его в ход. Благодаря работе на свежем воздухе она приобрела цвет лица, который называют «здоровым»; она вынослива как лошадь и обладает бесподобными деловыми качествами. Одевается со вкусом, хотя и просто. Однако этот ее внушительный внешний вид обманчив, поскольку в действительности она на редкость уживчивая женщина — терпимее ее я не знаю никого, и порой она возводит принцип «живи и давай жить другим» до тревожных высот. Есть лишь две вещи, которых она не терпит, — это жестокость и претенциозность. Я обожаю ее.

Вот почему в ответ на ее требование «рассказать о себе все, до мельчайших подробностей», я именно этим и занялась — во всяком случае, попыталась представить бессистемный и откровенный отчет о своей работе и о своих афинских друзьях. Я даже не потрудилась отредактировать свой отчет, хотя знала, что некоторые из моих знакомых не слишком удачно вписались бы в солидный и степенный беркширский дом Франсис.

Она молча слушала меня, попивая третью чашку чая и стряхивая пепел в ближайший пифос.

— Что ж, судя по всему, ты очень весело живешь — да ты, собственно, за этим и приехала. А как поживает Джон? Ты о нем даже не упомянула.

— Джон?

— Или его звали Дэвид? Вечно забываю их имена, хотя не пойму почему, ведь твои письма напичканы ими, словно пирог смородиной, пока длится твое увлечение. Разве его звали не Джон, этого репортера из «Афинских новостей»?

— Ах, его. Это было сто лет назад. Точнее, на Рождество.

— Вот как, значит. Кстати, я вдруг вспомнила, что два твоих последних письма были удивительно бессодержательными. Ни в кого не влюблена, и сердце твое свободно?

— Абсолютно.

Подтянув к себе розовую гвоздику на покачивающемся стебле, я вдохнула ее аромат.

— Ну, тогда дело другое, — кротко заметила Франсис. — Иметь сердце вроде пластилина — это, конечно, замечательно, только в один прекрасный день благодаря своим порывам ты влипнешь в какую-нибудь историю, из которой не так-то легко будет выбраться. Слушай, а над чем это ты смеешься?

— Да так, ни над чем. «Паоло» заберет нас в понедельник?

— Если все будет хорошо. Поедешь с нами на Родос? Прекрасно. Хотя в данный момент у меня такое ощущение, что я в жизни не захочу сдвинуться с этого места. Экскурсоводы определяют это словечками «просто и незатейливо», но здесь так хорошо, так потрясающе тихо… Ты только прислушайся.

Жужжание пчелы над лилией, тихое шуршание морских волн по гальке, приглушенные голоса греков…

— Я сказала Тони, что, на мой взгляд, лучше бы им сохранить все как есть, — заметила я. — Ведь здесь настоящий райский уголок.

— Ммм. И ты была права, любовь моя. Цветы, которые мне удалось увидеть, даже те, что растут вдоль дорог, способны заставить женщину напиться.

— Но ты ведь приехала сюда на яхте?

— О да, но, когда мы застряли в Патрах в воскресенье, трое из нас взяли напрокат автомобиль и отправились обследовать окрестности. До наступления темноты оставалось немного времени, и мы не успели уехать далеко, но я заставляла шофера останавливаться так часто, причем тут же опрометью бросалась в поле, что он решил было, что я либо свихнулась, либо страдаю хроническим циститом. Но стоило ему сообразить, что я бегаю смотреть на цветы, как он знаешь что сделал?

Я прыснула со смеху:

— Собрал для тебя букет?

— Да! Возвращаюсь я к машине, а там стоит он, шестифутовый образчик величественной эллинистической мужественности, и поджидает меня с охапкой орхидей, анемонов и каких-то фиалок, от которых у меня на несколько градусов взлетела температура. Ну разве они не милые?

— Вообще-то я не знаю, о каких фиалках…

— Да не фиалки, балда, а греки! — Она снова блаженно потянулась. — Боже, как же я рада, что приехала сюда! Я собираюсь наслаждаться каждой минутой, проведенной здесь. Почему, ну почему мы живем в Англии, когда могли бы жить здесь? А кстати, Тони-то почему живет здесь, а не в Англии?

— Говорит, здесь можно будет неплохо заработать, когда они возведут новое крыло — точнее было бы сказать, когда они построят гостиницу, которая на самом деле будет гостиницей. Я еще мысленно полюбопытствовала: сам-то он вложил в нее деньги? И еще он говорит, что у него больные легкие.

— Гм. С виду он типичный горожанин, слишком типичный, чтобы обосноваться здесь, даже на короткий период… если только к этому не имеют отношения прекрасные глаза нашего хозяина. Они ведь вместе приехали из Лондона, да? Он-то каков из себя?

— Стратос Алексиакис? А откуда ты… ой, ну конечно, я и забыла, что обо всем тебе написала. Он производит очень приятное впечатление. Послушай, Франсис…

— Ммм?

— Не хочешь прогуляться вдоль берега? Скоро уже стемнеет. Я… мне и самой хотелось бы пройтись.

Это было неправдой, но то, что я собиралась сказать, едва ли можно было обсуждать под открытыми окнами.

— Ладно, — дружелюбно согласилась она, — только допью эту чашку чая. Как ты провела время в Чанье, если она так произносится?