— Поздравляю! — протянул мне свою широкую ладонь этот жизнерадостный пузан.

— Служу Монарху и Отечеству, — пожав руку, ответил я точно так же, как и все предыдущие награжденные, повернулся к притвору где на скамьях сидели остальные приглашённые и под гром аплодисментов, поклонился.

В Гельсингфорс мы приехали довольно большой компанией. Вернее, по приглашению присланному Ээро Эркко, ехали только я и дед Кауко. А остальная группа односельчан провожала Антона Крякова, нашего электрика, которому пришла повестка об отзыве из запаса и о необходимости явиться в мобилизационное присутствие при штабе флота в Гельсингфорсе. Как я понял, началось формирование второй Тихоокеанской эскадры, и флот выгребал всех доступных запасников.

Бывший гальванёр ледокольного судна Балтийского флота как-то очень быстро влился в наше общество. За несколько лет работы на кирпичном заводе он выучил финский язык, женился на вдовушке и даже поменял подданство. Ходатайство об этом подавали мои дед и отец в губернскую канцелярию, чтобы снять с Крякова дополнительный налог как с инородца.

По идее, его не должны были призвать, так как с нашего княжества была снята повинность призыва на военный флот после роспуска Александром III финляндского морского экипажа. Но тут уже сам Кряков был виноват, что не уведомил флотских чиновников о смене подданства.

С этим вопросом я и подошёл к нему на вокзале Улеаборга, когда мы ждали начала посадки на поезд.

— Дядя Антон, ты ведь не должен теперь служить. Ты же теперь финляндский подданный. Зачем ты едешь в Гельсингфорс?

— Ох, не понять тебе этого, Матвейка. Война же. А я присягу принимал. Как я буду другим смотреть в глаза, что отказался. Ты хоть и говоришь по-русски как самый настоящий русский, но не понимаешь. Я крест целовал и обещал Боженьке, что пойду защищать страну и царя. Хоть я и сменил подданство, но царь-то тот же остался, — горячо и даже с возмущением в голосе выговорил мне наш электрик.

— Да я не об этом, дядя Антон. Я о том, что вот ты сейчас такой, боевой, приедешь в штаб, а там глянут на твой паспорт финляндский и дадут от ворот поворот. Что тогда будешь делать?

— О как! А я и не подумал про это. Что же мне делать? — растерялся мужчина. — Как же это так? Почему не возьмут? Я же и присягу давал! Барчук, может ты и не знаешь, а просто выдумываешь? Где же это видано, чтобы флот от опытного гальванёра отказался?

— Ты, дядька Антон, на меня не наговаривай. Что знаю, то и говорю. Хочешь совет дам?

— Ну, давай, чего уж там. Выслушаю. Ты же у нас самый умник-разумник в селе. Только не издевайся надо мной. Не сочиняй сказки. Ты же у нас ещё и сказочник знатный, — и хитро прищурился, глядя на меня.

— Хорошо, не буду, — согласился я. — Если так хочешь служить, то просись добровольцем. На боевые суда тебя не возьмут, а вот на транспортах ты можешь пригодиться.

— Спасибо, Матвей. Если будут прогонять, то так и поступлю.

На том наше общение и закончилось. Антон Кряков с провожающими ехал во втором классе, а мы с дедом в первом. И на вокзале не успели попрощаться, как-то всё быстро завертелось, и мы поехали в одну сторону, а односельчане в другую.

На самом деле было запланировано два мероприятия. Первое — это торжественная месса в соборе Святого Николая, с исполнением песни на мои стихи и посещение второй городской гимназии Гельсингфорса, где учился Олави Киннуен, командир столичного пионерского отряда, для встречи с учениками и ученицами.

В соборе Святого Николая я был всего два раза. Один раз в пятилетнем возрасте, когда меня туда затащил отец погреться зимой, и на свадьбе у брата Томми. И оба раза я был впечатлён размерами храма и громадным количеством скамеек. Даже у нас, в селе, скамеек было всего три ряда — для важных персон и пожилых, а все остальные стояли. В столичном же соборе количество скамеек просто зашкаливало. Как мне пояснил Томми, храм мог вместить до полутора тысяч сидячих прихожан.

Особых же украшательств внутри храма не было. Даже купол был пустой, без росписей. В боковых нишах стояли скульптуры Мартина Лютера, Микаеля Агриколы, Филиппа Меланхтона и прочих лютеранских святых. Главным украшением собора был алтарь с картиной Карла фон Неффа «Сошествие Иисуса с креста», подаренной императором Николаем I.

В день чествования героев с «Ику-Турсо» в храме находилось не менее трёх тысяч человек. Все сенаторы, почти всё правительство, депутаты сейма и знатные горожане. В проходах между скамейками и на балконах были установленный дополнительные стулья, а многие и просто стояли. Мне с дедом Кауко выделили места возле алтаря, но как бы сбоку, прямо под хорами.

В первом действии награждали матросов и стрелков недавно введёнными и одобренными Сенатом наградами. Даже мальчишек, которые зайцами проникли на судно и получили ранения, наградили знаками ордена третьей степени. Тот же белый эмалевый крестик Святого Николая, но вписанный в круглый бронзовый значок и без колодки. Обоим пацанам довольно дорого стала их авантюра. Они на всю жизнь остались инвалидами. Один лишился ступни, а у второго не сгибалось колено. Отчего на награждение они вышли на костылях.

Сразу после награждения и торжественного молебна, смешанным хором, под крайне неудачно подобранную мелодию органа, была исполнена песня на мои стихи. Ну, может это я так предвзято отнёсся к музыке, а весь остальной народ вполне проникся, а кое-кто даже заплакал от переизбытка чувств.

В отличие от награждения, которое проводилось по новым правилам на русском языке, песню пели на финском. Впрочем, никто и слова не сказал против этого, а самый главный ревнитель государственного языка, генерал-губернатор Бобриков не смог присутствовать на церемонии, так как слёг с тяжелейшей простудой.

Вот, после всех этих мероприятий, на импровизированную сцену перед алтарём и поднялся барон Рамзай, который и пригласил выйти меня. Но только моим награждением дело не закончилось. Новыми орденами княжества были награждены почти все сенаторы и члены правительства. Отдельно был зачитан список