тремя огромными льдинами, затем взлетает и ровным клином направляется в сторону Монголии. Два длинноносых крохаля облюбовали мой залив. Я провожу часы с биноклем, подробно рассматривая их хохолки, напоминающие ирокезы. Нарядные каменушки совершают посадку на полном ходу в узком протоке. Кряквы срываются с места с решительным видом, как будто точно знают, куда летят.

Каждый день в восемь вечера солнечным лучам удается проскользнуть через расщелину горной гряды на юге и прочертить длинную красную полосу поверх бархатистых лесных зарослей. Мне все равно, кто создал эту красоту — Бог или случай. Разве нам нужно знать причину, чтобы наслаждаться следствием?

Когда темнеет, развожу костер на берегу и готовлю ужин. Поев, долго смотрю на пламя, грея руки в шерсти собак, пока луна над горой не дает команду ложиться спать.

25 мая

Подолгу лежу и курю в гамаке на вершине холма. Айка и Бек расположились у моих ног. В Париже все думают, что я сражаюсь с сибирским холодом и, надрываясь, вынужден колоть дрова под завывания метели.

Байкал словно покрыт пластинами из алебастра, оправленными в отливающий синевой свинец. Обломки льда перемещаются на юг. Греясь на солнышке, наблюдаю за процессом, похожим на сезонный перегон скота на новые пастбища. Цвет воды меняется ежечасно. Две красные утки с бешеной скоростью пролетают над отслаивающейся коркой льда. Что за страсть пожирает их? Что за срочное дело их ждет? И почему кто-то предпочитает наблюдать за птицами с ружьем, а не с биноклем?

26 мая

Люди, остро чувствующие бег времени, не могут усидеть на месте. Лишь находясь в движении, они успокаиваются. Перемещение в пространстве дает им иллюзию того, что время замедляет ход. Их жизнь сотрясается в пляске святого Витта.

Альтернативой подобным метаниям выступает отшельничество.

Мне никогда не надоедает рассматривать подробности здешнего пейзажа. Я знаю тут каждый камень, каждый изгиб тропы, но все же изо дня в день жадно ищу их взглядом, заново открывая для себя. Передо мной стоят три задачи: найти ранее не замеченные детали в этой изученной вдоль и поперек картине, углубить те представления, которые хранятся в моей памяти, и, наконец, в очередной раз убедиться, что, поселившись здесь, я сделал правильный выбор. Неподвижность побуждает меня выполнять это упражнение снова и снова. Отказавшись от подобного очищающего созерцания, я обязательно сорвусь с места и отправлюсь искать что-то другое.

Согласно любителям оседлой жизни, от великолепия невозможно устать. На что тут жаловаться? Вещи не так уж статичны, как может показаться: свет придает природе многообразные оттенки, преображает ее. Она меняется изо дня в день.

Вечно спешащим туристам нужны перемены. Им недостаточно увидеть солнечный лучик на песчаном берегу. Их место в скоростном поезде, перед мелькающей картинкой в телевизоре, но не в таежной хижине. По большому счету, не считая водки, медведей и ураганов, единственной угрозой для отшельника является синдром Стендаля, то есть приступ удушья перед лицом красоты.

27 мая

За семь часов, карабкаясь по крошащемуся склону, покрытому сланцем, зарослями кедрового стланика и пятнами лишайника, добираюсь до вершины, замыкающей мою «Белую долину». Две тысячи метров над уровнем моря. По ту сторону хребта начинается другой мир. Незнакомая местность — это всегда обещание. Мы окидываем ее взором, будто забрасывая сеть: чтобы укрепиться в мысли, что однажды мы отправимся туда. Когда я спущусь вниз, данное обещание продолжит жить во мне и частичка моего взгляда останется там, наверху…

Собаки сидят рядышком на камнях и внимательно вглядываются в открывшийся перед нами вид. Они созерцают его, я клянусь! Хайдеггер ошибался, рассуждая об «обделенности» животных. Животные доверяют миру и настоящему моменту, игнорируя все умозрительные конструкции. У собаки есть мужество: она смотрит на вещи, не задаваясь вопросом, могло ли все быть иначе. Почему люди столь упорно стремятся лишить животных сознания? Тысячелетия аристотелевской, христианской и картезианской мысли приучили нас думать, что от зверя нас отделяет непреодолимая пропасть. Мы считаем, что животные безнравственны, что их действия лишены намерений, что им неведом осмысленный альтруизм. Они живут, не подозревая о своей бренности. Приспособившись к окружающей среде, они не способны открыться всей полноте реальности. Они не в состоянии сотворить новый мир. У них якобы нет восприятия, только инстинкты. Прикованные к сиюминутному, они не в силах ничего передать, у них нет ни истории, ни культуры. И, главный аргумент, никогда животное не могло и не сможет наделить какое-либо явление природы символическим значением или испытать переживание эстетического характера.

И все же, наблюдая за обитателями леса и озера, начинаешь сомневаться. Как мы можем быть уверены, что танец мошек в вечернем свете не имеет смысла? Что нам известно о мыслях медведей? И что, если каждое ракообразное благословляет прохладу воды, но просто не сообщает нам об этом и даже не надеется, что мы это заметим? Разве мы можем разгадать настроение птиц, встречающих восход на ветвях самых высоких деревьев? И действительно ли эти бабочки в ярком полуденном свете не могут осознать эстетической силы своего хореографического искусства? Шопенгауэр писал, что молодая птица не имеет представления о яйцах, для которых она строит гнездо, а молодой паук — о добыче, для которой он плетет паутину. Но что ты знаешь об этом, Артур, откуда ты получил информацию по этому вопросу, на основании какого разговора с какой птицей ты проникся столь непоколебимой уверенностью? Две мои собаки стоят лицом к озеру и смотрят на него, моргая. Они вкушают покой дня, их слюна — это благодарность. Они знают, какое это счастье — отдохнуть здесь, на вершине, после долгого подъема. И Шопенгауэр, и Хайдеггер с размаху сели в лужу. Брызги летят. Мне жаль, что ни один философ, любитель заниматься словоблудием, не станет свидетелем той беззвучной молитвы, которую два пятимесячных щенка читают перед тектоническим разломом возрастом в двадцать пять миллионов лет.

Возвращаемся к озеру. Оно скрипит в тишине вечера. Лед покидает нас со стоном.

28 мая

Провожу день за орнитологическим справочником издательства «Делашо и Нистле»: «848 видов и 4000 рисунков». Священная книга, повествующая о разнообразии живого, о бесконечной сложности процессов эволюции, о богатстве природной фантазии. Даже самый высокомерный горожанин, считающий птиц бестолковыми существами с безумным взглядом, летящими туда, куда прикажет ветер, восхитится красотой оперения фазана, куропатки или селезня.

По картинкам пытаюсь определить увиденных мною небожителей. Справочники по фауне и флоре с названиями животных и растений чем-то похожи на журналы с фотографиями поп-звезд, которых потом встречаешь на улице. Но вместо «О, это же Мадонна!» мы восклицаем: «Бог мой, это же серый журавль!»

29 мая