ее в рестораны, в казино, регулярно ездили и в загородный клуб, парились в бане и играли в гольф. Вернее, Артем учил Катю играть, хотя толком забивать мячи в лунки и сам не умел. Столь же регулярно он требовал от Кати любви и ласки, и она со временем стала даже находить удовольствие в том незамысловатом сексе, который он мог ей предложить.

Эта двойная жизнь — любящей жены небогатого мужа-студента и любовницы типичного «нового русского» — давала Кате то ощущение авантюризма и тайны, без которых существование виделось ей скучным и бессмысленным.

Дома Катя сделалась нежной и ласковой. Что ни вечер — объяснялась Кириллу в любви, называла его любименьким и бедненьким, ластилась к нему и преданно заглядывала в глаза. И ничуть при этом не играла. Катя и правда, видимо вследствие романа с Артемом, стала испытывать к Кириллу самые нежные чувства. Наверное, таким образом ее незлая натура пыталась компенсировать обман и измену. Хотя факта измены и предательства Катя не ощущала. Она все так же, как могла, любила мужа, а Артем был для нее средством реализации не самых лучших побуждений. Часто в каком-нибудь ресторане или на теннисном корте Катя представляла себе вместо Артема Кирилла и остро жалела, что такого не может быть на самом деле.

Любовник меж тем стал все чаще делать подарки, стремясь приучить ее к дорогим вещам, без которых, как он надеялся, его женщина в скором времени не сможет обходиться. И если вначале Катерина тщательно прятала дареные вещи, то вскоре, видя, как Кирилл старательно закрывает на все глаза, стала открыто вешать в шкаф новые костюмы, свитера, платья. И испытывать странное удовлетворение, когда муж снимал с нее дорогое шелковое белье, которое недавно надевал Артем.

Катя совсем перестала бояться разоблачения, более того, ей самой стало казаться, что ничего предосудительного она не совершает. Просто для Кирилла она одна, для Артема — другая. И чувства она испытывает к обоим мужчинам настолько разные, что и сравнивать их нельзя и рядом ставить тоже. И главное — обоим с ней хорошо, оба получают то, что хотят, и какие в таком случае могут быть к ней претензии? К этому времени май расцвел сначала черемухой, а затем и сиренью с ландышами, жизнь представлялась удивительной и многообещающей, ненастья не предвиделось.

Однако семейный скандал случился не по причине неосторожности Кати. Гроза, отнюдь не майская, пришла с той стороны, о которой думалось и вспоминалось меньше всего.

Однажды вечером, когда все семейство было дома и ужинало, позвонила Юлька. Она звонила уже несколько дней и, когда трубку снимала Катя или ее родители, тихо нажимала на рычаг. Однако на этот раз ответил Кирилл. Юлька, радостно предвкушая скорое справедливое мщение, громко выдохнула.

— Я слушаю.

— Кирилл? — неожиданно прорезался отдаленно знакомый женский голос.

— Да, — испуганно ответил он. Почему-то молнией пронеслась мысль — Ира звонит, его давняя подруга. Венгр недавно говорил, что она Кирилла все никак забыть не может. Катя, моментально уловившая перемены в его голосе, ревниво выпрямилась на стуле и навострила ушки — главное, не упустить детали.

— Ну, привет, — протянула Юлька. — Наконец-то я могу с тобой поговорить. А то все моя подруга Катька трубку хватает.

Это же Юлька, узнал Кирилл и облегченно улыбнулся. Катя расслабилась.

— Тебе Катю позвать? — спросил Кирилл. Он что-то так разволновался, что не уловил последних Юлиных слов.

— Зачем? — резко спросила Юлька. — Я же русским языком тебе говорю — мне надо тебе пару слов сказать.

— Ну давай говори, — буркнул Кирилл, покосившись в сторону стола. Стало жалко, что остынут блины, которые сегодня пекла — редкий случай — его жена.

— Так вот, Кирилл, будь добр, уйми свою жену. Мне надоело, что она таскается к моему жениху, к Артему, — насчет жениха Юлька, конечно, сильно преувеличивала, но ей казалось, что так будет звучать солиднее.

— О чем это ты? — недоуменно спросил Кирилл и тут же пожалел, что спросил. Надо прервать этот разговор, настойчиво забилась мысль, прервать этот разговор… Но Юлька уже обрадованно отвечала:

— А о том, что каждую пятницу твоя жена трахается с моим женихом и мне лично это надоело.

— Ну вот что, — резко сказал Кирилл. — Я не желаю выслушивать всякий бред…

— Ничего себе бред, спроси лучше, откуда у нее такие дорогие шмотки, — Юлька еще что-то кричала, но он уже повесил трубку.

На негнущихся ногах подошел к столу, сел. Отрезал себе кусок блина, пожевал и почувствовал, что его Мутит.

— Кто звонил? — беспечно спросила Катя, хотя страх уже вполз в ее сознание: она ясно видела — с супругом что-то происходит.

— Так, давняя знакомая, — неопределенно ответил он. — Мне нехорошо что-то стало, — Кирилл поднялся. — Я пойду полежу немного. Извините.

Он скрылся в комнате. Не думать, не разрешать себе об этом думать, твердил Кирилл. Однако тут же вскочил и распахнул шкаф — на него недобро глядели чужие красивые вещи. С силой захлопнул дверцу. Снова сел. Сейчас придет Катя, и мне надо будет что-то ей сказать. Что? Самое важное — не упоминать о разговоре и ничего не спрашивать…

В комнату заглянула участливая рожица жены.

— Ну как? Полегчало? — Проворно, как юркий зверек, шмыгнула к Кириллу и устроилась у него на коленях. — Хорошо, что блины пекла я, а то потом всем бы рассказывал, как от тещиных блинов плохо стало, — она отчаянно пыталась шутить.

Кирилл усмехнулся, он тоже собирался сказать в ответ что-то легкое и остроумное, открыл рот и, глядя Кате прямо в глаза, забыв убрать с лица улыбку, спросил:

— Ты спишь с Артемом?

Катя опешила, отшатнулась даже, вскочила, словно он ее ударил. Нет, конечно, нет, моя девочка любимая, зачем же я, болван, так обидел ее!

Но Катя, с испугу неправильно истолковав растерянный вид Кирилла, подумала, что он сейчас начнет предъявлять на нее свои права. А на нее никаких прав никто не имеет — никто! — и, словно прыгая с вышки в глубину, как когда-то в детстве она прыгнула, не умея плавать, гордо выпрямилась и заявила:

— Ну, сплю. Ну и что? — Запоздало подумала, что зря она так, уж лучше обман, и тут же одернула себя: не буду унижать ложью ни себя, ни Кирилла, хватит.

— Значит, правда, — плечи мужа поникли, руки обхватили голову, как будто она стала для него непосильно тяжелой. — А я все думал, что мерещится мне. — Он неожиданно улыбнулся. И такой светлой и беспомощной была его улыбка, что у Кати комок встал в горле и она подумала: все, это конец. — Дурак я.