Плоть кое-как сохранилась, но дух эмигрировал. Кто вы теперь? Об этом лучше не думать, по крайней мере, при этой жизни. А о дальнейшем подумают за вас.

В Эсколанте. Ира на берегу высохшего моря. Миллион лет назад Ира сидела бы здесь с удочкой и ведерком для улова. А что сейчас, понятно без вывески. Рыба кончилась.

Попав в Эскаланте, начинаешь всерьез задумываться о судьбе племен, красящих щеки и лбы сажей и петушиной кровью. Вокруг камень и низкая линия горизонта, свисающая набекрень. Вместо Сада дьявола – дно высохшего моря, что тоже неплохо. Тут и сейчас ничего не растет. По сторонам дороги, внизу под обрывами сухо, как в спущенном на зиму бассейне.

Когда-то эти места были акваторией, вроде Средиземноморья, волны кипели, пальмы шумели, весла скрипели, девушки пели… потом случилось нечто библейское, и море ушло навсегда. Слово навсегда следует понимать ближе к геологии и астрономии, к геологии даже ближе, миллионы лет буквально под рукой, спрессованные в камень. Здесь не музей, можно трогать экспонаты, и вопросы земного бытия кажутся легкомысленными. Вместо того, чтобы умиляться разным бабочкам и стрекозам, лучше подумать о себе. Ведь знаем, где-то сгорают звезды, прекращают светить, но масштаб этого знания, как иссохшее дно этого моря, слишком велик, чтобы озаботиться им всерьез.

Равнодушие к мезозойской или иной, сходной по звучанию эре, нельзя считать большим недостатком. И совсем не из эгоизма. Просто без этого знания можно обойтись. Но с чувствами, если вы сюда попали, нужно быть строже. В таком, неподходящем, вроде бы, месте становишься серьезнее, не куришь, не отпускаешь дежурные щуточки, даже разговариваешь вполголоса. Не церковь, но все же…

Встала на дыбы твердь, и головастики с бульканьем рванули на сушу. Спасайся, кто может! – и пошла эволюция. Каждый сам за себя, и происхождение видов в итоге. А неудачник пусть плачет. Что еще остается? Кричать бесполезно – не докричишься.

С актом творения было бы проще. Почему нет? Там все указано: материал, место изготовления, даже ребро, из которого образовалась первая женщина. И тут не всякий поверит, но, согласитесь, воспитать из обезьяны человека (homo sapiens – каково самомнение!) стоит немыслимых трудов. И огорчений, если честно. Человечество мучительно постигает тайну своего появления на свет. И сравнить не с кем…

Все эти древние горы в разноцветных заплатах – свидетелях эпох и потрясений, смотрятся как наглядное пособие. Молоточек постукивает, не отзовется ли полезный камешек. Люди все роются, все ищут. Бронтозавры вели себя скромнее, может, потому и не уцелели. А с нами как? Извлечь мораль пока не удается, это (мораль то есть) было бы полезнейшее из ископаемых.

И потом, как сговориться, что это такое – мораль? Чтобы всех все устроило и примирило? Проще дождаться конца света, но и там не праздник…

Чахлые деревца рассеялись по обочине, такой здесь порядок, как при эпидемии или диктатуре – больше трех не собираться. Зато полный набор земляных красок, с которых началась живопись. Разные охры и умбры. Природа расстаралась – клади палец в рот и рисуй. Пришла кому-то в голову дельная мысль – создать орнамент. Индейцы, пользовались прямыми линиями, без выкрутасов. Графолог сразу определит – характер простодушный. Индейский. А для истории одного простодушия недостаточно. Обманут, обведут. Так оно и вышло…

Дорога была когда-то гребнем подводного хребта, в отрогах резвились доисторические рыбы. Или рыб еще не было, а были ракушки – их потом стали использовать вместо денег. Было бы на что тратить. Сохранились отпечатки рыбьих скелетов, а людей не видать ни тогда, ни сейчас. Поневоле испытываешь эмоциональный подъем – за прошлое, сущее и грядущее, за все сразу. Не нужно куда-то улетать на рассвете, затягивать на животе скрипучие ремни, прощаться с простоволосой женщиной, крутиться вниз головой на центрифуге (кажется, я ничего не забыл). В Эскаланто все это доступно. Одичалое безлюдье завораживает. Даже ветра нет. Был и закончился. Картина не приспособлена для жизни, по крайней мере, для высших организмов, к которым мы c Ирой себя причисляем без ложной скромности, по факту отсутствия хвоста. Копчик – его жалкий остаток не в счет. Даже Эрос его не учитывает, а Эрос, извините, авторитет. Гендерное равенство на копчик прямо не ссылается, даже в комментариях. Как, впрочем, и на аппендикс. Говорят, их теперь пересаживают. Спонсоры деньги дают, но пока выжидаем. Народ недоверчивый, не спешит.

Тема полна загадок. Разве наши лопатки (те, что на спине) – не рудименты ангельских крылышек? Значит, и с нами это было когда-то, не все с дерева спустились, кое-кто и повыше побывал. Почему Библия угрюмо молчит? Есть нечто такое, быть может, главное, о чем нам – простым смертным знать не положено. Расхватали дубины (еще до полиции), а крылышки засохли и отпали. И где их искать? Поерзаешь возле печки, протрешь спину мочалкой, и прости-прощай былое ангельское бытие…

Тема такая, что горло перехватывает. Из обезьяны, значит, можно, а от ангела, пусть даже грешного, нельзя? Хочется такую возможность для себя сохранить. С Ирой мы этот вопрос согласуем. Зная меня, Ира давно подозревает что-то хорошее. Пусть теперь пользуется.

Стоит сильно задуматься, а пока Ира уселась на камень. Я был рядом, но даже вдвоем было одиноко. Хорошее местечко для размышлений метафизического свойства. Попробуйте расположиться рядом с Вечностью, и сами поймете… Тут машина встала неподалеку. Собственно, другого места не осталось. Обрыв, скала, иссохшая твердь далеко внизу. И ко всему эта машина, и двое мужчин мозолистого вида.

– Ты видела? – Спрашиваю Иру.

– Кого?

– На заднем сиденьи. С липкой лентой на рту. Мычит про себя.

– Не выдумывай.

– Не смотри туда. Бухгалтер нью-йоркской фирмы женской одежды. Мафия хочет сбросить со скалы, под видом самоубийства. Мы мешаем.

– Что они другого места не нашли?

– А зачем? Здесь в самый раз.

Мужчины глянули, косо сплюнули в пропасть, развернулись. Дверцы захлопали, и мы снова остались вдвоем. Я перевел дух.

– Нам полагается скидка на сезон или два. На эротический трикотаж и изделия из меха…

– А потом?

– Вопрос потом неуместен. О нас позаботятся…

Думайте, что хотите, но именно так все и было.

Милые ламы, бизоны, страусы, кто там еще… – волнуется голос чеховской героини. Фауна так и мелькает. Меланхолические лошадиные морды торчат из автомобильных прицепов. Лошадей везут на верховую прогулку. Трудящихся не видно. Природа справляется без них. Изначальные формы материи не предполагали эксплуатации себе подобных. Все, что должно сломаться, ломается само собой. Природа проживает свой срок без мироедства и классовой борьбы. Сплошь