смотрел на водолаза. Интересно, что всего за двадцать минут до этого я был на том же самом месте, но ничего не увидел — спрута еще не было. Опасаясь, что если прямо подплыть к животному, оно уйдет в глубину, Саша резко нырнул вниз, тогда-то я и почувствовал первый рывок. Теперь осьминог оказался прямо над водолазом, и расправленный зонт казался гигантским. Он по-прежнему находился на том же месте и не делал никаких попыток уплыть. Пушкин стал всплывать прямо на спрута и схватил его руками. Тот не пытался вырваться и только обвил Сашу всеми своими щупальцами. Объятие было не особенно сильным, утверждения, что осьминог может под водой задушить человека, являются чистейшей фантазией, для водолаза с дыхательным аппаратом он практически безопасен. Все же, конечно, огромный полип, как называли этих животных в старину, сильно мешал Пушкину двигаться, и он тотчас дал сигнал подъема. Для Саши это была первая встреча с осьминогом, и он вышел из нее с честью.

Впрочем, потом мы немало донимали Пушкина сомнениями о том, кто кого поймал — он ли осьминога или осьминог его и как все происходило в действительности. Раз под водой кроме Пушкина (и спрута) никого не было, мы могли сомневаться сколько угодно, осьминог, во всяком случае, ничего не рассказывал.

Хотя спрут и не представляет для водолаза реальной опасности, все же отношение к нему совсем другое, чем к прочим подводным обитателям. Дело не только в том, что он единственный из всех холоднокровных животных заслуживает названия зверя — его глаза, мозг, органы чувств намного совершеннее, чем у остальных беспозвоночных, — но и в какой-то странной вере в то, что он обладает своеобразным разумом. Правда, лично я никогда не видел, чтобы этот разум как-то проявлялся, но ни с одним другим животным не связано столько суеверий и совершенно фантастических рассказов. Даже опытные дальневосточные водолазы, ловцы трепангов, часто побаиваются спрута, считают, что он может пережать воздушный шланг, и не любят встречаться с осьминогом под водой. Мы не испытывали страха, но все же относились к спруту с уважением, и каждая встреча с ним хорошо запоминалась. Осьминога довольно неприятно убивать, но так как он очень вкусен, приходилось идти и на это. Впрочем, наш экземпляр ожидала более блестящая судьба — пополнить коллекции Зоологического института. Мы нашли большой бидон и поместили туда осьминога на вечное хранение.

На следующий день у нас снова был гость — опять наш милейший доктор Леонов, который намеревался заснять еще несколько кадров для своего любительского фильма. Мне очень хотелось сфотографировать человека под водой, и, так как почти все запланированные работы были закончены, я решил погрузиться вместе с Пушкиным, снять его спуск и особенно аквалангиста вместе с гигантской губкой, сбор пробы и другие кадры. Кое-что я намеревался снять подводным киноаппаратом, который спокойно ожидал этого времени в своем ящике, — это была первая лунка, где под водой оказалось достаточно светло для киносъемки. Пушкин, как обычно, спускался со страховочной веревкой, я же должен был идти под воду свободным спуском, без конца, иначе веревка, попадая в поле зрения камеры, мешала бы мне снимать. Я не видел в этом ничего опасного: под водой была превосходная видимость, лунку было заметно издалека, рядом со мной должен был быть Пушкин, на помощь которого всегда можно было рассчитывать.

Я взял фотоаппарат и кинокамеру и спустился под воду. Аппарат положил на дно, а с кинокамерой поплыл выбирать место для съемки первого кадра — Пушкин появляется в проруби и опускается на дно моря. Место нашлось сразу, а Саша наверху должен был ждать пять минут, пока я найду точку для съемки, потом всунуть в лунку ноги, поболтать ими — условный сигнал — и спрыгнуть в воду. На выбор места я потратил куда меньше пяти минут и мог не спеша снять морских звезд, ежей и прочую живность (впрочем, из этого ничего не получилось, в Ленинграде при проявлении выяснилось, что свет на дне здесь тоже был слишком слаб). Прошло уже больше назначенного времени, а Саша все еще не появлялся, видимо, наверху произошла какая-то задержка. Позднее оказалось, что порвалась резиновая перчатка. Выходить наверх не хотелось, и я опустился в соседний каньон, прорезавший мелководье. Здесь казалось так светло, что просто не верилось, что море покрыто двухметровым слоем льда. В ярком синем свете рельефно выделялись красно-оранжевые мягкие кораллы, синие морские звезды — можно было снять немало интересного. Время от времени я посматривал вверх — не покажутся ли там пушкинские ноги. Неожиданно мое внимание привлекло странное обстоятельство: когда я опускался вниз и выдыхал воздух в шлем, он наполнялся густым туманом, казалось, что все вокруг на секунду-две заволакивало дымом. Это было неожиданно, и я не мог понять причину такого непонятного явления. Еще через несколько минут показалось, что стало как будто немного труднее дышать — сопротивление вдоху увеличилось. Это было уже неприятно, но не настолько, чтобы прекращать спуск, воздух подавался еще довольно свободно, дышать было вполне возможно. Скорее всего, немного разрегулировался дыхательный автомат, но это ничем серьезным не грозило.

Тут наконец ноги Пушкина появились в лунке. Я быстро занял намеченное место и приготовился к съемке. Пушкин появился вверху, его фигура казалась полупрозрачной в сиянии, шедшем из лунки. Потом, весь в прозрачной голубой дымке, он начал вырастать у меня на глазах, медленно опускаясь вниз. Аппарат жужжал, запечатлевая это на пленку. Тонкая нить страховочного конца тянулась за водолазом. Я впервые видел человека под водой в Антарктике, до этого мы никогда не спускались вдвоем, и удивился, насколько хорошо он заметен в кристально чистой воде. Крошечная фигурка ползла по залитому светом дну, но вот Пушкин добрался до каньона и исчез, погрузившись в него. Я бросил кинокамеру, подплыл к фотоаппарату, взял его и следом за Сашей опустился в каньон. Между тем дышать делалось все труднее, с аквалангом явно было что-то неладно. Если бы я был под водой один, нужно было бы тотчас выйти и сменить акваланг, но мы погружались вдвоем и прерывать спуск не хотелось, нужно было снять хоть несколько кадров. Если бы я вышел, Пушкин собрал бы пробы, но уникальные снимки, скорее всего, никогда не были бы сделаны. Мы оба опустились на глубину около 20 метров рядом с гигантской губкой — дышать стало еще труднее, но я все же сделал несколько снимков. Теперь нужно было спуститься еще глубже, к кораллам, морским лилиям и ярким красным губкам, однако делать это очень