Мы убеждены, что разум и умеренность, в конце концов, восторжествуют и что будущее всегда будет принадлежать великому целому, а не мелким образованиям… Национальности, охваченные в настоящее время жаждой «самостийности», весьма скоро оценят по достоинству все блага такого состояния, когда данная народность является частью одного великого целого и в то же время пользуется полной самостоятельностью и всеми возможностями развития и процветания» (полный текст интервью см. приложение № 36).

Таким далеко не «реакционным» и «консервативным» политиком выступал Сазонов в 1919 г. Понимал он и важность разрешения «польского вопроса» и, как будет показано далее, значимость осуществления идей «панславизма» в будущем. Тот факт, что Сазонов пренебрегал подчас сиюминутными выгодами и не шел на компромиссы там, где впоследствии это признавалось необходимым (в частности, в вопросах о незамедлительном признании независимости Финляндии, Прибалтийских государств, расширении самостоятельности Польши), вовсе не свидетельство его недальновидности. Напротив, он искренне стремился сохранить преемственность геополитического статуса России и не уступать стратегических российских интересов в угоду тактических выгод. Участие в Белом движении отражало его надежды на возможность защиты российских интересов на международной арене в послевоенных условиях (7).

В условиях послевоенного «передела мира» Белое движение неизбежно претендовало на выражение законных интересов России. А статус легальности и легитимности (хотя и не бесспорный) закономерно предполагал международное признание. Если Российское правительство полностью признавало все прежние обязательства российской верховной власти, если ему официально подчинялось большинство антибольшевистских государственных образований на территории бывшей Империи и оно обладало государственным золотым запасом, то уже поэтому следовало ведущим мировым державам признать его де-факто и де-юре. В свою очередь, международное признание способствовало бы еще большей легитимности Российского правительства, как носителя «законной» власти. Такая логика была характерной для политиков и дипломатов в первой половине 1919 г. Надежды на международное признание Верховного Правителя появились уже в конце 1918 г. Однако возможность выражения всероссийских интересов ставилась союзниками в зависимость от внутренних факторов и, прежде всего, в зависимость от военных успехов. Об этом, в частности, было заявлено в телеграмме от 21 января 1919 г. российского посла во Франции В. А. Маклакова министру иностранных дел Крымского правительства и соратнику по кадетской партии М. М. Винаверу: «Известие о признании Колчака преждевременно. Во всяком случае, об этом может идти речь лишь при слиянии всех существующих в России антибольшевистских правительств. Никаких предпочтений одного другим нет, а союзники ждут, около которого произойдет объединение». Дальнейший объективный ход эволюции Белого движения выдвигал необходимость признания верховенства Колчака.

Правда, за исключением утвержденного 5 марта 1919 г. т. н. «железнодорожного соглашения» о контроле за движением на Транссибирской и Китайско-восточной дорогах со стороны Межсоюзнического железнодорожного комитета (из «представителей всех союзных держав, имеющих военные силы в Сибири», во главе с министром путей сообщения Л. А. Уструговым) и об охране союзными воинскими контингентами различных участков Транссиба и КВЖД, никаких многосторонних межгосударственных соглашений между правительством Колчака и странами Антанты так и не было заключено. Соглашение носило, по существу, сугубо «технический характер» и предусматривало создание при Межсоюзническом комитете Союзного совета по воинским перевозкам для согласования воинских перевозок, а также Технического Совета из «железнодорожных специалистов» (его возглавил известный американский инженер и предприниматель Г. Стивенс). В соответствии с соглашением, «Охрана железных дорог должна быть вверена союзным военным силам», но при этом «во главе каждой железной дороги останется русский начальник или управляющий с полномочиями, предоставленными ему существующими русскими законами». Все назначения и смещения с должности проводились только с санкции российского руководства. Участок Транссиба к западу от озера Байкал поручался контролю Чехословацкого корпуса, к востоку от Байкала охрану несли японские и американские части. Прекращение соглашения предполагалось «с момента отозвания иностранных военных сил из Сибири» с одновременным отзывом всех иностранных специалистов по железнодорожному делу». Тем самым «техническая» помощь была связана напрямую с военной, то есть данное соглашение определялось, скорее, наличием иностранных воинских контингентов, оставшихся в России после окончания Первой мировой войны, когда идеи восстановления Восточного фронта уже теряли свое прежнее значение.

Показательно также отношение к произошедшим в Омске событиям со стороны сотрудников российского посольства и Союза русских офицеров армии и флота в САСШ. В начале 1919 г. военный и морской агенты распространили телеграмму из Омска, в которой всем российским офицерам, проживавшим в Соединенных Штатах, следовало незамедлительно (под угрозой судебной «ответственности по законам военного времени») выехать в Сибирь для поступления на службу в ряды армий Восточного фронта. Поверенный в делах посольства и финансовый агент С. А. Угет на собрании 7 марта разъяснял офицерам, что военные агенты получили телеграмму из Омска, в которой сообщается «о приеме на себя Колчаком Верховной Власти со званием Верховного Правителя, а также и должности Верховного Главнокомандующего над всеми вооруженными силами, действующими на территории Сибири, Урала и Семиречья». Исходя из этого, Угет заявил, что «отменить распоряжение Верховного Командования Посольство, конечно, не может» и что отправка в Сибирь диктуется лишь «нравственным долгом» офицеров. Хотя Угет отмечал «сильную нужду как в строевых, так и в технических офицерах» на Восточном фронте, никаких ограничений к тому, чтобы отправки производились и в другие регионы, он не усматривал. Кроме того, на собрании отмечалось, что «сибирское правительство Всероссийским еще не признано (речь шла о положении на февраль 1919 г. – В.Ц.) и таковым не признается также и Российским Посольством в Вашингтоне». При этом Угет выразил характерную самооценку российского дипломатического представительства: «Посольство по-прежнему продолжает себя считать представителем Всероссийских Национальных интересов и с сибирским правительством только кооперирует» (8).

Тем временем заседания мирной конференции продолжались, а перспективы равноправного участия в ее работе российской делегации уменьшались. Реальное участие членов РПС в работе мирной конференции оказалось возможным лишь по одному вопросу – о статусе Бессарабии. События здесь во многом были схожи с событиями на Украине. На волне повсеместного роста «национальных суверенитетов» несколькими общественно-политическими структурами, из которых ведущее место занимала Молдавская национальная партия, в Кишиневе был создан представительный «парламент» Сфатул-Цэрий (Краевой Совет). 21 ноября 1917 г. там образовался исполнительный орган – Совет генеральных директоров (Директорат). 2 декабря 1917 г. была провозглашена Молдавская народная республика. После заключения Брестского мира, 27 марта 1918 г. Сфатул-Цэрий принял постановление об «условном» присоединении Бессарабии к Румынии, а 27 ноября 1918 г. заявил о «безусловном» присоединении, после чего был распущен решением короля Румынии. Граница Румынии, таким образом, передвинулась от Прута к Днестру. Спорность подобного акта – и с точки зрения международного, и с точки зрения административного права – была очевидной. Прежде всего, Сфатул-Цэрий не представлял интересов всего населения региона и, следовательно, не мог решать территориальные вопросы самостоятельно. Из 162 депутатов на заседании, принявшем решение о присоединении к Румынии, присутствовало 46, из которых 36 депутатов голосовали «за». Во-вторых, Сфатул-Цэрий не имел международного признания и не мог, таким образом, участвовать в определении границ послевоенной Европы. Наконец, и это самое главное, решение о присоединении к Румынии было принято без учета мнения заинтересованной стороны, т. е. России. Эти соображения легли в основу позиции российской делегации. Не желая ограничиваться одним лишь протестом в отношении действий Сфатул-Цэрия и Румынии, Сазонов предложил провести плебисцит. Плебисцитарное право только начинало входить в практику разрешения международных споров, и российская делегация оказалась здесь на «передовых позициях». Невозможно «предрешить участь Бессарабии без предварительного плебисцита для свободного выяснения желаний самого населения, что было бы актом элементарной справедливости и отвечало бы принципу самоопределения народов… Требуя плебисцита, мы настаивали, чтобы, прежде всего, были опрошены жители тех четырех уездов, где преобладало молдаванское население. Таким образом, вопрос о присоединении Бессарабии к Румынии был бы разрешен наиболее заинтересованной в нем частью населения».