Евтушенко простер свою длинную руку туда, где сидел слегка ошалевший и весьма растерянный Бродский. И – представил его собравшимся. Со значением. И с подтекстом. И широким, приветливым жестом пригласил его к микрофону. Бродский, взмокший, побагровевший, стал читать. Все громче и громче. В раж войдя. Срываясь на крик.

Он читал тогда – «Мой народ». И, конечно, – «На смерть Элиота». И еще – «Одной поэтессе». И потом – «Ты поскачешь во мраке…»

Он картавил. Пот градом лил по лицу. Он стоял, уткнувшись в микрофон, весь в себе, в стихах, в их звучании, в ритмах, в речи, вырывающейся вперед, в зал, и дальше, куда-то вглубь выраставшего перед ним неизведанного пространства.

Он закончил читать. И зал аплодировал долго. Бродский, чуть кивнув головой, вернулся вновь за стол. И уселся – с краю. И тогда Евтушенко вышел к микрофону – и стал читать, адресуясь привычно к залу, артистично, – свои стихи. Он читал – разумеется, с пафосом. Так, что сразу было понятно: вот полпред советской поэзии. Продолжатель стойкой традиции Маяковского. Гражданин. А потом уж – поэт. Которым, как известно, мог и не быть. Но которым все-таки стал. По причинам разнообразным. Он читал так долго, что стало скучно всем. И плохими были все прочитанные стихи (http://7i.7iskusstv.com/2018-nomer11-alejnikov1/)

Я был на этом вечере, – в письме составителю вспоминает Владимир Радзишевский. – Когда я уже сидел в зале, подошел кто-то из своих и сказал, что во дворике, у памятника Ломоносову, Евтушенко разговаривает с Бродским. (В афише Бродского не было.) Потом из боковой двери на эстраду гуськом вышли поэты. Евтушенко уже сидел на стуле, когда входила Ахмадулина, и он, демонстрируя восхищение, закатил глаза к потолку. Когда Бродский вышел к микрофону и начал читать, вместо человеческого голоса раздался оглушительный вой динамика. Очевидно, он слишком приблизился к микрофону. И Евтушенко, оказавшийся у него за спиной, не вставая со стула, сзади потянул его за пиджак. Бродский, не понимая, что от него хотят, несколько раз, будто огрызаясь, дернулся головой через левое плечо. В этом вое, который все время возобновлялся, усугубляя манеру чтения самого Бродского, ничего нельзя было расслышать.

Как-то, во время одного памятного вечера, в июне 1966 года, на филологическом факультете МГУ Евтушенко даже вывел меня на сцену, чтобы читать стихи, вместе с Беллой Ахмадулиной и Булатом Окуджавой (это был вечер, посвященный Дню Победы, все читали стихотворения на военные темы, я таких никогда не писал и чувствовал себя не в своей тарелке). Евтушенко на свой страх и риск заставил меня выступить со стихами (И. Бродский. Книга интервью. С. 292).

…в ФБОНе был настоящий триумф, – вспоминает Людмила Сергеева. – Там собралось много интеллигентов-гуманитариев, мест для сидения не хватило, некоторым пришлось стоять. Иосифу долго аплодировали, просили еще и еще почитать. После чтения люди бросались к Иосифу со словами восхищения и благодарности. Накануне устроители этого вечера звонили в дом Сергеевых и договаривались об этой встрече, попросив у Андрея разрешение написать на афише: «ВЫСТУПЛЕНИЕ ПЕРЕВОДЧИКОВ: АНДРЕЙ СЕРГЕЕВ и ИОСИФ БРОДСКИЙ». Такая вот конспирация. И к нам подходили, и нас благодарили (Л. Сергеева. С. 173).

споткнулся. Потому что встретил непонимание, отчуждение. Прошибить аудиторию не удалось. Кроме того, здесь сидели живые литературные оппоненты – СМОГи. Губанов, когда потом было обсуждение, пытался убивать Бродского совсем по-советски. Иосиф после выступления был в очень мрачном настроении. Лицо выражало всегдашнее брезгливое отношение к союзу писателей (А. Сергеев. Omnibus. С. 441).

Очень неожиданно и тем более приятно, – 1 августа писал В. Шаламову А. Солженицын, – было увидать в «Литературке» ваши стихи! Рад! Нравится. А «О песне» – 1 и 4 – великолепны, очень значительны!.. (А. Солженицын. С Варламом Шаламовым // Новый мир. 1999. № 4).

Мы хотим печатать «Мастера и Маргариту». Не возьмете ли на себя труд сделать предисловие? С вашей книгой я познакомился. Считаю, что в романе вы разобрались (цит. по: М. Чудакова. С. 88).

– Костя, Поповкин хочет поднять тираж журнала. Нужна ударная проза. Не можешь ли ты что-нибудь посоветовать?

– Женя, посоветовать я могу. Только вы все равно не напечатаете.

– Напечатаем. Переводная?

– Не напечатаете. Отечественная.

– Напечатаем. Тамошняя???

– Не напечатаете, хотя и тутошняя.

– Спорим, напечатаем!

– Спорим, не напечатаете! (А. Симонов. С. 148–149).

Ему удалось показать, как человек, вопреки идиотским ограничениям, бессмысленным препятствиям, постоянно воздвигаемым на его пути, все-таки живет, отстаивая себя. А с какой веселой балагурской интонацией рассказывается о злоключениях неугомонного Федора Кузькина. Если любознательные люди будущего станут спрашивать, как мы выжили, пусть почитают Можаева (Л. Левицкий. С. 95).