– Во всяком случае, о безжалостных иллюстрациях к этому роману, – сказал Германтов, – заранее позаботился Пикассо.

– Ещё осьминога? Подкопчённый, а будет ещё и отварной, за компанию с каракатицей.

– Мы, – сказала Оксана, – заспорили, составляя меню. Я предлагала ризотто со спаржей, но Вера Марковна, строгая начальница, настояла на спагетти с каракатицей и щупальцами осьминога-кальмара.

– Удачный выбор, для меня сказочно удачный, – подыграл хозяйке дома Германтов, облизнувшись. – Недавно в одном из ресторанчиков, находящихся в ореале Большого проспекта, проводился кулинарный фестиваль с блюдами из каракатицы, однако, – сокрушённо вздохнул, – эпохальные петербургские события всегда проходят мимо меня…

– Вот сегодня и компенсируете.

У Оксаны в кармашке жилетки зазвонил мобильный телефон. Сверкнув аметистовым колечком, приложила к уху плоскую блестящую штучку и сообщила, обеспокоенно посмотрев на Веру: – Всё, Банк Ватикана лопнул!

– Бруно до отъезда в Гватемалу успел снять деньги.

– Слава богу. А правда, Юрий Михайлович, что вы потомок французских королей?

– Правда, если, конечно, слепо верить насмешливой семейной легенде, но, предупреждаю, генетическая экспертиза не проводилась.

– Как с возвращением на трон?

– Франция – республика.

– Переворот?

– Похож я на реставратора монархии?

– Не похож, – отрезала ломтик артишока Вера, – для государственного переворота у законопослушного Юрия Михайловича, думаю, не хватит решительности.

Укол?

– А мне надо присмотреться, чтобы понять, похож или не похож, хватит или не хватит! – рассмеялась Оксана. – Ещё сёмги?

Выпили вина.

– Во Франции всё же кухня разнообразнее, там, говорят, уже икру садовых улиток едят, вот бы попробовать…

– Я пробовал.

– И как?

– Пахнет лесом.

– А мне, хотя грех жаловаться на итальянскую кухню, часто селёдки с картошкой хочется. Юрий Михайлович, в России будет вскоре революция?

– Надеюсь, не будет – зачем нам, натерпевшимся от стольких революций, новая революция?

– Но у вас же тоталитарная власть.

– Правда?

– Ну, допустим, не тоталитарная, авторитарная. Пусть и мягко авторитарная, но разве не давит?

– От добра добра не ищут.

– Добра?

– Всё относительно: выбирая из двух зол – а других выборов в политике не бывает, – я лишь выбираю меньшее.

– Попробуете? – пододвинула тарелку с рваными кусочками пармезана.

– У наших тираноборцев, слава тебе господи, фальстарт случается за фальстартом. Они выкрикивают высокоморальные лозунги, но сами не знают, чего хотят, у них нет практической программы. К тому же сами они приросли к буржуазному комфорту, ненавистную власть свергать хотят так, чтобы комфорта своего не лишиться.

– Как вам модный писатель-детективщик, идейный вдохновитель протестов?

– Он был хорошим писателем, пока не поменял фамилию на псевдоним, пока не стал детективщиком и заодно, без отрыва от ускоренного производства – совестью революции.

– Какой ядовитый…

– Так вы не принимаете писателя или революционера?

– Писательство – дело тонкое, вкусовое, у каждого свои оценки, а вот…

– Не любите революционеров?

– Не люблю, за безответственность.

– Разве не правильные слова произносились с трибуны?

– О, начало революции, её зачин – это всегда песнь о свободе! Зато потом, вслед за правильными интеллигентными словами, бередящими и волнующими, быстро ли, медленно, но расшатывавшими устои власти и вносящими сумятицу как в массы, так и в правящую элиту – и это тоже всегда! – приходят радикалы, и интеллигенты вместе с их вдохновенно-правильными словами становятся сперва не нужны, а затем – вредны. Если же революция удаётся, если власть захватывается, то дальше – проламывая дорогу к светлому будущему – радикалы идут уже по трупам интеллигентов.

– Получается, что интеллигенты, зачинающие под правильными лозунгами революцию, вольно или невольно, но служат…

– …идейно-политической ширмой бандитов.

– Всегда? – сколько раз задавался ему этот вопрос.

Кивнул.

– Но бывают бархатные революции.

– В бархатных странах.

– Юрий Михайлович, вы – шестидесятник?

– Разве что – по возрасту своему и кругу знакомых.

– Открещиваетесь?

– Ничего не поделаешь, я не был ни социальным политпрожектёром, ни розовым политмечтателем. Никакого светлого и справедливого будущего как подарка от очеловеченного каким-то чудом советского социализма я не ждал даже в периоды политических послаблений, и когда в шестьдесят восьмом оккупация Праги прикончила оттепель, раздавив и прожекты, и мечты гусеницами танков, для меня это не стало убийственной неожиданностью.

– Чтобы не разочаровываться, не надо чересчур очаровываться?

– Примерно так.

– Чем же вы отличаетесь от донкихотствующих шестидесятников, ЮМ? Вы – циничнее их?

Укол?

– Трезвее.

– Ещё выпьете?

– Спасибо, с удовольствием.

– Так, о светлом будущем не мечтаете, революционеров не любите. А нынешний российский авторитарный застой и его лежачие политические камни, под которые ничего не затекает, вы любите?

– Тоже не люблю.

– Что же делать?

Разумеется, он сказал, что летом надо ягоды собирать и варить варенье, а зимой пить с этим вареньем чай. И ещё сказал, уходя от расхожих образов обязательных революционных стадий и бед и как бы подменяя отечественную тематику международной, что развитие коммуникационной сферы и массмедиа – телевизионных и сетевых – тихой сапой изменило мировые процессы, позволило внедрить под маскировкой всех прокламируемых свобод как бы мягкий тоталитаризм. Особенно в этом преуспели США, откуда правит миром избираемый раз в четыре года владыка, отвешивающий направо-налево демократические милости и затрещины, а под ним есть атлантически-солидарные и продвинутые в лицемерии лидеры Евросоюза. Кому нужны нынче вульгарные формы принуждения, тюрьмы и лагеря, когда закабалять можно предложением новых и новых технизированных удобств? И волки сыты и овцы целы – всё вроде бы разрешено, купаетесь себе в продекларированных свободах и безбрежном комфорте неотъемлемых прав, а на вас тем временем неощутимо-невидимо и, разумеется, политкорректно накидывается сеть.

– И ещё всевидящее око за каждым шагом постоянно следит?

– Видеокамеры: нас пронзают электронные взгляды.