От нее он отшатнулся.

— Я не ношу галстуки. Разве ты этого не знаешь?

Сара решила не настаивать, зная, насколько хорошо обоснованы его возражения.

— Хорошо. Подарю брату. Хотя я его от всего сердца ненавижу. Вернешься к обеду?

— Вряд ли. Сегодня хорошая погода. Я потрачу все время на себя.

— А как же я?

— Сара, я с тех пор, как ты водворилась в моем доме, я уделяю себе мало внимания.

— Значит, я отвлекаю тебя от самого себя?

— Мне просто кое-что не нравится.

— Что же?

— Во-первых, меня раздражает то, что ты наблюдаешь как я ем. У меня плохо переваривается пища, когда ты пялишься на меня. Во-вторых, ты помешана на сумасбродной идее и вносишь ее во все. Прошу избавь меня от нее.

— Это уж слишком! — вскричала Сара, метнув на него пылающий взгляд. — А что, если все это игра воображения?

— Неужели? Так я вот что скажу: у тебя навязчивая идея, чтобы мы поженились.

— Ну и что тут плохого? Приобретешь семейный опыт.

— Мой опыт является суммой дьявольского предназначения.

— Какой из тебя дьявол! Ты шут балаганный! В том, что ты делаешь нет размаха!

— Как это нет. А цунами в Японии?

— Почему ты это не сделал с китайцами?

— Я думал, что ты добрая, непритязательная…

— К черту доброту! Знал бы ты сколько я из-за нее претерпела! Ты можешь называться Вельзевулом, Люцифером. Я же была и остаюсь Сарой, простой женщиной, которая хочет жить твоей жизнью. Ты слушаешь Бетховена, а я музыку своего сердца.

— Ты, видно, возомнила себя особенной женщиной, но особенность твоя в чрезмерном эгоизме. Ты не упускала случая сделать все по-своему.

— Себя я не считаю эгоисткой. Я женщина и как таковая не умею жить без оглядки на собственные интересы. Ты привык поведением своим отравлять другим существование. Со мной у тебя ничего не вышло. Оттого ты и бесишься. Ходишь, как рыкающий лев. («…ходишь, как рыкающий лев». Библия. Первое послание Петра, 5,8) Извращенец! Садист! Я тебя разоблачила. Вокруг тебя пустота, ты устал от одиночества, но и с людьми ты жить не можешь.

— Ты никогда не будешь достойна меня.

— Ты беспощаден к человеческим порокам, но сам ты не идеален.

— Я обрушу на тебя проклятия, нашлю наваждение, превращу тебя в жабу.

— За что? Ты не можешь мстить женщине, которая, заботясь о мужчине, покупает свое счастье! Вини себя самого в том, что переоценил меня, впал в заблуждение, полагая, что я поставлю твои интересы выше своих. Так что я ничем себя не опорочила.

Вельзевул был обезоружен ее доводами и не мог возразить, но его возмущение было так глубоко, что он, едва оправившись от потрясения, вызванного лавиной упреков и оправданий, впал в не свойственное ему ворчание:

— Не опорочила себя? Как же! Трудно предположить, что я не увидел тех козней, которые были направлены против меня. Ты измыслила не один способ, чтобы привязать меня к себе. А, я что? Все-таки это неправильно. Все хорошо на своем месте. Ну, там посмотрим. Я дам тебе много денег, если ты уйдешь по своему желанию.

— Я знала, что у тебя духа не достанет выгнать меня. Деньги предлагаешь…

— Да, я не могу выгнать тебя. Пусть так. Я согласился с твоим условием. И я выполню обязательства, принятые мною в отношении тебя. Тут уж будь спокойна!

— Ты сам веришь, тому, что говоришь?

— Ты мне надоела. Я только и делаю, что оправдываюсь!

19. То была ссора. А всякая ссора между ними была прелюдией к череде подобных ссор. Два дня они вообще не разговаривали, что вело к некоторой натянутости отношений. Каждый замкнулся в себе. Когда Вельзевул шел на кухню, Сара провожала его глазами, когда же она заходила в комнату, он из нее выходил. Как могло случиться, что этот великолепный дом вдруг стал для нее зоной отчуждения. Мыслимо ли это, спрашивала она себя и с горечью думала, что пришла к дьяволу, чтобы служить ему и нажила себе врага. Себя она, конечно, жалела и оправдывала, в упрек себе ничего не ставила, а лишь повторяла: «Да, я упрямая, бываю несносной, но я стараюсь угодить ему». Она почти весь день проводила в спальне, выходила в туалет или на кухню, только убедившись, что не столкнется с Вельзевулом. Неожиданно он сам пришел к ней. Войдя в открытую дверь, он вскричал негодующим тоном:

— Где, черт возьми, моя шляпа?

— Я почистила ее, края лоснились…

— Принеси мне шляпу. Мне надо идти.

— Куда ты собрался?

— Не твое дело. Шляпу дай.

— Она мокрая.

— Сара, ты хочешь, чтобы я сошел с ума? Я не могу выйти из дому без шляпы.

— А ты не уходи. Ты вчера не разговаривал со мной, и сегодня тоже. Побудь со мною. Я напомню тебе то, что ты забыл.

— Забыл я что?

— Помнишь, ты как-то сказал, что я луч твоей надежды.

— Сара, ты не луч надежды, ты камень, упавший мне на голову! С той самой минуты, как ты появилась здесь, я потерял покой. Мне стыдно в этом признаться, только это правда. Ты не женщина, а ведьма.

— Заткнись! — вскричала Сара. От гнева у нее тряслись губы.

— Заткнись сама. Я на себе испытал твой деспотизм.

— Пусть я ведьма. А ты жалкое подобие самого себя!

— Ты больная на голову.

— Маньяк!

— Чокнутая! — изрыгнул Вельзевул, тяжело дыша.

— Садист! Псих!

— Вот комната, в которой есть кровать и камин, а это шизофреничка! Я знаю, что ты держись при себе какой-то талисман. Он тебе не поможет. С ним и без него ты одинаково беззащитна перед моим гневом!

— Ты хоть раз самому себе казался чудовищем?

— Я же дьявол.

— Господи! Я унизилась до того, что ищу любви нечеловека! Влюблена! И в кого! Я подумать не могла, что дойдет до этого!

— Что мне делать с тобой?

Вельзевул ушел без шляпы, а Сара, оставшись снова одна, не могла найти себе места. Неожиданно она вспомнила, что на Брайтон-бич, в обшарпанном доме, на первом этаже которого располагается аптека, жили две одинокие очень старые сестры. Одну из них, ту, которой было за восемьдесят, звали Зоя и она слыла потомственной колдуньей. Долго не раздумывая, Сара оделась, вышла на улицу и взяла такси.

Все, что будет сейчас рассказано в этой главе о надувательстве в любовном деле произошло в действительности на Брайтон-бич, в том самом доме, куда пришла Сара и никто не знает до сих пор как могло случиться, чтобы она, избрав жертвой дьявола, сама стала жертвой старой мошенницы, речи которой были