Чжи дождалась, пока монгольский воин полностью исчез из виду, и позволила себе рухнуть на землю. Если бы не припрятанный последний болт, она была бы уже мертва. Она жалела, что не убила его, но боль в колене лишила ее равновесия и способности соображать, и лишь поэтому клинок не достиг своей цели. Он, возможно, вернется в свой лагерь, но возможно и нет. Сейчас Чжи нужно было возвращаться в свой.

Стрела вошла в колено под углом, и древко пробило ее коленную чашечку. Но после того как монгол выдернул наконечник стрелы, перелом усугубился. Она еще не думала о повреждении. Сейчас ей нужно было карабкаться.

От каждого движения на глазах выступали слезы. Она сжала зубы настолько сильно, что боялась, что они сломаются, и не издавала ни единого звука. Оуэн чувствовал агонию в ее сознании, мысленно она кричала от боли.

Чжи пыталась подковылять к пещере, таща ногу за собой, но силы покинули ее, и она упала на землю. Но ползти было невозможно. Все, что ей оставалось, это медленно тащиться, хныкая от боли каждый раз, когда древко стрелы цеплялось за скалу или корень, превращая ее колено в кровавое месиво.

В конце концов, вытирая пот и слезы с лица, она добралась до входа в пещеру. Чжи внимательно осмотрела растущие рядом деревья на предмет разведчиков или шпионов, и, удовлетворившись результатом осмотра местности, забралась внутрь.

Холодная вода ручья освежила ее, она умылась и напилась. Она чувствовала себя здесь в безопасности, и когда не двигалась, боль немного утихала. Ей пришло в голову, что она может спрятаться здесь как раненое животное, которое ищет нору, чтобы умереть. Она могла закрыть глаза, лечь на землю, и позволить себе отойти в мир иной.

Но ее отец не допустил бы этого. Она чувствовала его дух, как будто бы он находился в перчатке на ее запястье, подбадривал и призывал ее двигаться дальше.

Чжи продолжила свой путь через пещеру, слыша эхо собственных стонов. Боль была просто ужасной, невыносимой. Сломанное древко стрелы цепляло камень, вызывая адскую боль в каждой клеточке ее тела.

Она много раз останавливалась, чтобы отдохнуть. Пробираясь в темноте, она шаг за шагом продолжала свой путь.

Спустя несколько часов, которые показались ей днями, она заметила проблеск света наверху и устремилась к нему. Последние метры были самыми тяжелыми, но в итоге она выползла из пещеры навстречу рассвету.

На пути к Рыбному Уступу ей никто не встретился, и, добравшись до хижины Кана, Чжи получила блаженный отдых. Она ждала, боль становилась сильнее. Наконец, дверь открылась, послышался стук посоха, и она увидела над собой Кана.

– Я не опоздала? – прошептала она.

– Нет, – ответил он. – Ты как раз вовремя…

* * *

Оуэн оказался в пустоте бессознательности Чжи. Он был поражен силой девушки и волей, которую она проявила, пройдя такое расстояние, чтобы почтить память своего отца. Он восхищался ею и хотел быть похожим на нее.

– Ты в порядке? – спросил Гриффин.

Его голос вне симуляции звучал совсем не так, как у Монро. Гриффин производил впечатление диспетчера службы 911, в его словах звучал спокойный профессионализм. Монро походил на Гэндальфа[35]. Его голос воплощал разум и мудрость, в нем присутствовала некая пугающая таинственность. Оуэн почти скучал по нему.

– У меня все в порядке, – сказал он.

– Это было очень тяжело.

– Хуже не бывает.

– Тебе нужен перерыв?

– Нет. Я продолжу.

– Молодец.

Оуэн дождался, пока Чжи проснется, и почувствовал запах рыбы. Она открыла глаза и обнаружила, что Кан сидит рядом, прямо у стены. Он дремал. Она взглянула в потолок, и когда попыталась пошевелиться, колено напомнило о событиях прошлой ночи. Но подняв голову и посмотрев на ногу, она заметила только повязки с небольшим красным пятном. Стрела исчезла.

Она откинула голову на подушку, и этот звук разбудил Кана.

Он фыркнул и протер глаза.

– Ах, добро пожаловать назад.

– Как долго я была без сознания? – спросила она, и слова обожгли ей горло.

– Почти три дня, – сказал он. – Я давал тебе снотворное. Ты, вероятно, ничего не помнишь.

Она пошарила в своем сознании и обнаружила, что между схваткой возле пещеры и настоящим моментом в ее памяти зияет пробел.

– Ничего.

Кан кивнул.

– Тем лучше.

– Я убила его, – сказала Чжи. – Хан Мункэ мертв.

– Может быть, – ответил Кан. – Но монгольская армия еще не ушла.

– Она уйдет.

Старик улыбнулся.

– Когда я просил тебе показать мне, что ты готова, это было не совсем то, чего я хотел.

– Я знаю, – сказала Чжи. – Но теперь вы убедились в том, что я дочь своего отца.

– Да, действительно. Упрямая, как и он.

– Я убила хана его клинком, – она подняла запястье, но, конечно, перчатки на нем не было. – Куда вы ее дели?

Улыбка Кана исчезла, он нахмурился.

– Я забрал ее.

– Куда?

– Далеко.

Казалось, Кан чем-то огорчен, и Оуэн почувствовал исходящий от него сильный страх.

– Что это значит? – спросила Чжи.

– У тебя ее не будет.

– Что? – повысила голос Чжи. – Почему?

– Потому что ты не займешь место своего отца в Братстве. Ты не станешь ассасином, поэтому перчатка не будет твоей.

– Почему я не стану ассасином? – боль в колене начала усиливаться от гнева и смятения. – Потому что пошла без разрешения? Я убила хана! Разве я не доказала, что достойна этого? Вы настолько злой и мстительный, что…

– Нет, – он поднял руку и покачал головой. – Не из-за этого.

– Тогда почему?

– Из-за колена, – ответил он. – Оно… никогда не станет таким, как прежде.

Чжи снова посмотрела на свою рану. Она знала, что травма ужасная. Путь ползком к крепости лишь усугубил рану, но колено должно зажить.

– Все будет хорошо, – сказала она.

Он сгорбился.

– Нет, Чжи, не будет. Со временем ты снова сможешь ходить. Но ты не сможешь бегать, карабкаться, прыгать и наносить удары.

Чжи покачала головой, и Оуэн почувствовал новый приступ ее боли.

– Я не верю вам…

– Я сам вправлял кость, – сказал Кан. – Я лечил много травм, и знаю, о чем сейчас говорю.