обязан! Когда ты вывозил из России свою поганую поклажу, разлетайку свою вывозил и деньги, мы тебя, жук, своей грудью прикрывали, отдавали жизнь, пока ты грузился на пароходы. Когда я твою разлетайку отстаивал, меня вот искалечили, контузили. Ты тогда, жук, лебезил передо мной, льстил мне и сочинял про меня стихи, что я – герой. А теперь тебе до меня дела нет. Как же это так, а? Запоганил ты меня, жук, – теперь, конечно, крышка. Слабый я и больной, и напрасно ты так раскуражился, и кричал, и пугал – с меня и половины того довольно было бы. Нехорошо, жук, нехорошо. Видишь, вот я и не могу больше. Зачем ты меня тогда обманул? Я служил тебе, жук…»

Мимо прошел толстый француз и внимательно посмотрел Косте в глаза.

«Смотрят… Надо успокоиться. Ну-с, Костенька, обдумаем все. Работы нет, денег нет, надежд нет. Значит, так. Почему-то казалось, что нужно все это проделывать вечером и непременно за городом. Обычай, что ли, требует. Подумаешь, модник какой. Ладно и так будет. А вот как быть с револьвером? Он ведь чужой. Записку, что ли, написать, чтобы отдали Сафронову? Карандаша нет, и скучно все это. Вот странно, чтобы у такого небытового обстоятельства и столько мелких бытовых забот».

Он подошел к перилам, оперся левым локтем, посмотрел на воду и вынул правой рукой револьвер.

Что-то задрожало в груди мелкой дрожью, будто заплакало.

«Ах, это она, молодость моя, плачет. Ну что же, плачь, плачь. Мне-то что! Нам да жуку до тебя дела нет».

Он поднял голову.

С середины моста медленно подходил к нему ажан.

– Ne vous derangez pas![55] Я живо! – крикнул ему Костя, усмехнулся и с гримасой невыразимого отвращения, неловко и торопливо, приставил револьвер к виску.

Осколки

Забывается быт нашей провалившейся Атлантиды, нашей милой старой жизни. Главное помнится, детали уж еле видны. Порою, словно море, – неожиданно выкинет какой-нибудь осколок, обрывок, обломок из затонувшего, навеки погибшего мира, и начинаешь рассматривать его с грустью и умилением и вспоминаешь, какой он был когда-то, какое целое составлял, как входил в жизнь, служил, учил или только забавлял и радовал.

И всегда такой осколок зацепит душу и поведет в далекое.

* * *

В магазине маленькая, кругленькая, похожая на вишню продавщица набросила мне на плечи скунсовый мех. Я опустила голову и вдохнула острый терпкий звериный запах. О-о-о, какой знакомый… Да ведь это воротник моей шубки!

И началось…

Звякает колокольчик резко, нагло. На все стороны кричит: «едем, едем, едем»!

Скрипит сизый вечерний снег. Солнца уже нет – снег светит. Справа толпой белые ели, слева – карлики-пни. Кружатся, поворачиваются. Ели могучие, тихие и зловещие. Пни суетливые колдуют, обманывают, меняют облики. Вот монашек в клобуке, вот зверь, вот старуха. А у самых саней сбоку следы, нехорошие – печатал их зверь, по одной нитке тянул, лапа в лапу, след в след. Волк! И зачем только колокольчик-то наш так храбро кричит. По такой бы дороге, вдоль таких следов, мимо карлов-оборотней, лучше бы крадучись да потише.

– Барышня! А намедни, говорят, около Лычевки нищенку вовки зъели…

– Волки?

– Commc fourrure c'est tres pratique[56].

Я смотрю, не понимаю. Что за круглая вишня говорит со мной.

– Et c'est ires avantegeux[57].

Ax, да! Я в Париже, в магазине.

Вишня! Не видала ты сизого снега, не слыхала медного лесного крика – как колокольчик кричит, звериного страха не понимаешь. Наверное, думаешь, что этот самый фурюр на фабрике приготовляют. Ничего ты не знаешь!

– Non, merci c'est trop lourd[58].

* * *

Сегодня утром вспомнилась мне самая простая штука. Календарь. Стенной отрывной календарь.

Проснешься, бывало, протянешь руку и оторвешь листок.

На лицевой его стороне только серьезное, как полагается: месяц, год, число, день. Пониже – святые. Сбоку какие-то ярмарки – конная в Воронеже. Киевские контракты. Серьезно и деловито. А на обратной стороне – все. Обратная сторона удовлетворяет всем потребностям души.

Без всяких предисловий, разделений и объяснений валяет прямо подряд. Объяснять незачем. Эта страница знает, что человеку нужно. То и дает.

Вот так:

Понедельник. 30 ноября.

Меню: щи кислые или лапша.

Судак на пару.

Кисель миндальный.

Я вас любил, любовь еще, быть может,

В груди моей угасла не совсем.

Но пусть она вас больше не тревожит,

Я не хочу печалить вас ничем.

А. Пушкин

Дичин сыр из бычьей печени

Купить бычью печень, приготовить из нее сыр на манер дичьего, остудить, огарнировать, подавать как закуску.

Практические советы

Что делать, если к вам вечером неожиданно съедутся гости, а в доме ничего нет.

Тогда надо взять окорок ветчины, остудить, огарнировать, подавать как птицу.

Взять шесть штук маринованных судаков, остудить, огарнировать, подавать с желтками.

Взять телячью грудинку, выдержать сутки в красном вине, нафаршировать специями, огарнировать языками, подавать как дичь.

Свертеть пломбир, огарнировать фруктами.

Русские загадки

Шатовило-мотовило по-немецки говорило. (Часы.)

Научные новости

Наука неудержимо шагает вперед. Недавно один ученый открыл микроб желтой горячки, который отличается от белой не только по цвету, но и по свирепости. Свирепствует он, главным образом, на чернокожих и неграх и с успехом излечивается местными травами.

Открытие этого микроба является драгоценным вкладом в науку.

Анекдоты из жизни великих людей

I. Однажды король Фридрих Второй, проделав свою обычную утреннюю прогулку в королевском парке, сел на скамейку и стал стругать палочку.

– Что вы делаете, ваше величество? – спросила короля проходившая мимо королева-мать.

– Я стругаю палочку, – отвечал находчивый король.

II. Однажды Генрих V, король Дессен-Браунский, долго блуждая по лесу с ружьем, изрядно притомился и попросил встречного крестьянина подвезти его к дворцу.

Доверчивый поселянин тотчас согласился и быстро довез своего неожиданного пассажира.

– Знаешь ли ты, кого ты вез? – спросил король, подъехав к дворцу.

– Нет, я не знаю, – отвечал простодушный поселянин.

– Ты вез короля, – сказал Генрих V и удалился, не причинив никому вреда.

Домашняя гигиена

I. Как уберечь себя от простуды?

Чтобы уберечь себя от простуды, нужно взять так называемую миску, наполнить ее холодной водой и, намочившись голым телом в этой воде, обойти вокруг себя полотенцем.

II. Молодость и красота ценились еще древними греками.

Знаменитые греческие куртизанки для сохранения вечной юности никогда не подвергали лицо губительному действию воздуха. Днем они обмазывали его густой массой толченых фиг, а после заката солнца тотчас же обкладывали его свежим бараньим мясом и