href="ch2.xhtml#id83" class="a">[64] пристал к ней волк «Хау ду ю ду?» Шапочка заплакала en larmes[65], а волк побежал к дому, нажимал кнопку, хап, и съел бабушку.

Игрушки из кабаре слушают шерстяными вышитыми ушами, глядят пуговичными глазами. В хорошем настроении Ханум поет:

– Et nous n'avons pas de bananes[66]. У нее хороший слух.

Какую страну и какой язык будет Ханум считать родными? Неизвестно. Это все зависит от валюты. Первые дни ее

жизни валюта приказала жить в Лондоне. Потом в Лондоне остался только отец и посылал валюту в Париж, где жила Ханум с матерью. Потом они жили в Германии, а валюта ездила к ним из Парижа, потом опять в Париж, а валюта поплыла из Америки. Так что неизвестно, что будет дальше. Если бы в наше время были астрологи, то в гороскопе Ханум они нашли бы знак валюты.

«Ма» заботится о Ханум. Она уже несколько раз говорила друзьям, что она на будущий год непременно отдаст Ханум в школу танцев. У «ма» кроме Ханум много забот: в салоне на камине стоит в рамке диплом «ма», выданный ей за фокстрот из академии танцев. А ведь это заслужить нелегко. Очень много заботиться и думать – вредно. Год тому назад, когда «ма» обдумывала, обстричь ей волосы или нет, она за неделю побледнела и потеряла в весе.

– Странная ваша девочка, ваша Ханум, – сказал ей кто-то. – Подумайте – ни семьи настоящей, ни родины, ни языка.

«Ма» сдвинула брови и подняла на собеседника подведенные синей краской глаза, вдруг ставшие простыми и усталыми.

– Скажите, – ответила она, – если человека сбросили с Эйфелевой башни, очень ли для него важно, чтобы он, падая, успел по дороге хорошенько обдумать и взвесить свое положение?

Потом улыбнулась и сказала уже по-фокстроцки:

– И потом ведь все зависит от валюты. Может быть, Ханум будет африканкой.

И Ханум тоже улыбнулась и расправила свое платьице цвета жад.

Житие Петра Иваныча

Житие Петра Иваныча скорбное. Тяжелое житие. И если бы не был он по натуре своей спортсменом, то жития этого вынести не смог бы и либо форму, либо существование его прикончил.

Но благодаря спортивной складке своего духа сделал он из трудных дней своих живую игру. Смысл и толк этой игры заключался в том, чтобы как можно ловчее уклониться от встречи с родными, знакомыми и прочими лицами, которые могли бы попросить у него в денег.

Он был так сказать охотник навыворот. Не преследовал, а удирал. Заячий спорт, но если в него вживешься – довольно завлекательный.

Спорт этот потребовал все таки некоторых затрат: консьержу выдавалось ежемесячное специальное жалованье для того, чтобы гнать всякого, кто без особого пароля о нем Петре Иваныче осведомлялся. Жалованье это Петр Иваныч с грустной улыбкой называл «прогонные суммы». Те же прогонные суммы выдавались мальчикам в банке, где состоял Петр Иваныч.

Секретарь и банковский и домашний, прогонных не получали, но просто всегда говорили, что ни день, ни час Петра Иваныча на службе не известны. Это входило в круг их обязанностей.

На улице подымался воротник. Вечером на окна опускались тяжелые густые драпировки.

В своем любимом ресторане, от которого отказаться не мог, потому что был обжора, он садился в угол за ширму. Особую жуткую радость испытывал он когда видел в щель у стены знакомую физиономию, которая его не видела. При случайных встречах с опасными людьми он умел сделать такое «чужое» лицо, что почти никто не решался узнать его. Долго смотрели вслед и думали:

– Уд-дивительная игра природы! Такое сходство!

В театре при встрече с людьми не опасными, он говорил очень громко, чтобы слышали опасные:

– Да, сегодня я решил последний раз позволить себе эту роскошь – пойти в театр. Я роздал все свое состояние милым родственникам, которые, как и принято, меня же бранят.

В дом допускался без лозунгов и паролей только старый университетский товарищ, который был богаче Петра Ильича и потому не страшен абсолютно.

Сидели у камина и слушали граммофон.

– Ты не обидишься, если я у тебя спрошу? – сказал раз товарищ. – Вот ты теперь нажил на новом деле изрядный куш. Для чего тебе все это? Ну, так – без обиды, откровенно.

Петр Иваныч подумал:

– Не знаю… Для жиру, для подагры… Не знаю!

– Ну, а представь себе, что явилась бы к тебе сама очаровательная Mary, которой ты так восхищался в прошлом году. Пришла и сказала бы: «Дайте пять тысяч pour mes pauvres»[67]. Что бы тогда? а?

Петр Иваныч подумал, сильно побледнел и, подняв глаза темные, почти вдохновенные, тихо сказал:

– Что бы я сделал? Я бы убил и себя, и ее.

Дэзи и я

Мы обе живем своим трудом.

Я, как видите – пишу рассказы, а Дэзи по беженскому делу занялась свитерами. Она, конечно, не просто вяжет их – это было бы уж слишком банально. Нет. У нее натура художественная и бездна фантазии. Она купила для начала три самых обыкновенных серых свитера и будет их расшивать цветными шерстями самым необычайным рисунком. На одном, например, будут индийские пагоды и полет Валькирии. На другом – какие-нибудь христианские мученики спереди, а сзади аэроплан.

Я нахожу, что это хотя и интересно, но недостаточно спортивно, и главное, сюжеты все такие знойные, а свитера из толстой шерсти. Тут бы лучше самоедов пустить. А она говорит, что самоеды банальны.

Пока она еще ничего не вышила, потому что решила, что гораздо практичнее сначала найти заказчицу, ну, конечно, какую-нибудь богатую американку, справиться относительно ее вкусов и желаний, а затем уже спокойно сесть за работу.

Но американку найти трудно. То есть не вообще трудно, а такую, которая заказала бы свитер с мучениками и валкириями. Дэзи ищет уже семь месяцев.

Она часто заходит ко мне, всегда со своей картонкой. Я привыкла к ее свитерам и без них мне было бы пусто.

Приходит она утром, часов в одиннадцать, застает меня еще в постели. Я всегда делаю вид, что проспала случайно, а она всегда делает вид, что верит мне.

Потом она показывает мне свои свитера, а я даю ей советы.

– Прежде всего, если хотите чего-нибудь добиться, нужно дисциплинировать свою жизнь. Нужно непременно рано вставать. Не только потому, что больше успеете сделать, а и потому, что будете чувствовать себя бодрее.

– Я решила ходить просто по отелям и спрашивать – где американки. Потом прямо входить и развивать им мой план.