не шевелил ветвей низкорослых деревьев. Когда всадники Кулла поднимались по склону, их шаги по камням, казалось, звучали тоскливо и далеко, замирая без эха.

Они остановились перед замком, который примостился там подобно темному монстру, и Кутулос снова попытался поспорить с королем.

“Кулл, подумай! Если ты сломаешь эту печать, ты можешь выпустить в мир чудовище, чью мощь и безумие не сможет остановить ни один человек!”

Кулл, потеряв терпение, отмахнулся от него. Он был во власти своенравной порочности, обычной ошибки королей, и, хотя обычно был рассудителен, теперь он принял решение, и его нельзя было свернуть со своего курса.

“На печати есть древние надписи, Кутулос”, - сказал он. “Прочти их мне”.

Кутулос неохотно спешился, и остальные последовали его примеру, все, кроме простых солдат, которые сидели на своих лошадях, как бронзовые изваяния в бледном солнечном свете. Замок злобно взирал на них, как незрячий череп, потому что в нем вообще не было окон и была только одна огромная дверь, железная, запертая на засов и запечатанная. По-видимому, все здание состояло из одной комнаты.

Кулл отдал несколько приказов относительно расположения войск и был раздражен, когда обнаружил, что вынужден неподобающим образом повышать голос, чтобы командиры поняли его. Их ответы приходили смутно и невнятно.

Он подошел к двери, сопровождаемый четырьмя своими товарищами. Там на раме рядом с дверью висел странного вида гонг, по-видимому, из нефрита – своего рода зеленого оттенка. Но Кулл не мог быть уверен в цвете, потому что для его изумленного взгляда он менялся и смещался, и иногда его взгляд, казалось, был устремлен в большие глубины, а иногда казался крайне поверхностным. Рядом с гонгом висел молоток из того же странного материала. Он легонько ударил по нему, а затем ахнул, почти оглушенный последовавшим грохотом – это было похоже на сосредоточение всех земных шумов.

“Прочти письмена, Кутулос”, - снова приказал он, и раб склонился вперед в благоговейном страхе, ибо, без сомнения, эти слова были вырезаны самим великим Раамой.

“То, что было, может случиться снова”, - произнес он нараспев, - “тогда берегитесь, все сыны человеческие!”

Он выпрямился с выражением испуга на лице.

“Предупреждение! Предупреждение прямо от Рамы! Запомни, Кулл, запомни!”

Кулл фыркнул и, вытащив свой меч, сорвал печать с крепления и перерубил огромный металлический засов. Он наносил удары снова и снова, осознавая сравнительную тишину, с которой обрушивались удары. Решетка упала, дверь распахнулась.

Кутулос закричал. Кулл пошатнулся, вытаращил глаза – камера была пуста? Нет! Он ничего не видел, смотреть было не на что, и все же он почувствовал, как воздух вокруг него задрожал, когда что-то, вздымаясь огромными невидимыми волнами, вышло из этой зловонной комнаты. Кутулос склонился к его плечу и пронзительно закричал – и его слова доносились слабо, как с космического расстояния:

“Безмолвие! Это душа всего Безмолвия!”

Звук прекратился. Лошади оступились, а их всадники упали лицом в пыль и лежали, схватившись за головы руками, беззвучно крича.

Кулл в одиночестве стоял прямо, выставив перед собой бесполезный меч. Тишина! Абсолютная! Пульсирующие, вздымающиеся волны тихого ужаса! Люди открыли рты и закричали, но не было слышно ни звука!

Тишина вошла в душу Кулла; она вцепилась в его сердце; она запустила стальные щупальца в его мозг. Он в муках схватился за лоб; его череп раскалывался. В волне ужаса, охватившей его, Кулл увидел красные и колоссальные видения – Тишину, разливающуюся по земле, по Вселенной! Люди умирали в невнятной тишине; рев рек, крушение морей, шум ветров дрогнули и прекратили свое существование. Все звуки потонули в Тишине. Тишина, разрушающая душу, разрушающая мозг – стирающая всю жизнь на земле и чудовищно поднимающаяся в небеса, заглушающая само пение звезд!

И тогда Кулл познал страх, жуть, ужас –подавляющий, ужасающий, убивающий душу. Столкнувшись с ужасностью своего видения, он пошатнулся, как пьяный, обезумевший от страха. О боги, ради звука, самого слабого, малейшего шороха! Кулл открыл рот, как пресмыкающиеся маньяки позади него, и его сердце чуть не вырвалось из груди в попытке закричать. Пульсирующая тишина издевалась над ним. Он ударил мечом по металлическому подоконнику. И все еще вздымающиеся волны текли из камеры, царапая его, разрывая на части, насмехаясь над ним, как над существом, ощущающим ужасную Жизнь.

Ка-ну и Кутулос лежали неподвижно. Ту корчился на животе, обхватив голову руками, и беззвучно выл, как умирающий шакал. Брул валялся в пыли, как раненый волк, слепо хватаясь за ножны.

Теперь Кулл почти мог видеть форму Безмолвия, ужасающего Безмолвия, которое, наконец, выходило из его Черепа, чтобы расколоть черепа людей. Оно извивалось, оно корчилось в нечестивых клубах и тенях, оно смеялось над ним! Оно жило! Кулл пошатнулся и упал, и в этот момент его вытянутая рука ударила в гонг. Кулл не слышал ни звука, но отчетливо ощущал пульсацию и подергивание волн вокруг себя – легкое отдергивание, непроизвольное, подобно тому, как рука человека отдергивается от пламени.

Ах, старый Раама оставил надежную охрану для расы, даже после смерти! Ошеломленный мозг Кулла внезапно разгадал загадку. Море! Гонг был подобен морю, меняющему зеленые оттенки, никогда не стоящему, то глубокому, то мелкому – никогда не умолкающему .

Море! Вибрирующее, пульсирующее, грохочущее днем и ночью – величайший враг Тишины. Шатаясь, испытывая головокружение, тошноту, он схватил нефритовый молоток. Его колени подогнулись, но он вцепился одной рукой в раму, другой сжимая молоток отчаянной мертвой хваткой. Тишина вокруг него гневно сгустилась.

Смертный, кто ты такой, чтобы противостоять мне, который старше богов? До того, как была Жизнь, был я, и буду, когда Жизнь умрет. До того, как родился звук захватчика, Вселенная была тихой и будет снова. Ибо я распространюсь по всему космосу и убью Звук–убью Звук–убью Звук –убью Звук!

Рев Тишины отдавался в пещерах разрушающегося мозга Кулла монотонным пением, когда он бил в гонг – снова – и снова - и снова!

И с каждым ударом Тишина отступала – дюйм за дюймом, дюйм за дюймом. Назад, назад, назад. Кулл возобновлял силу своих ударов молотком. Теперь он мог слабо слышать далекий звон гонга над немыслимыми пустотами тишины – как будто кто-то на другом конце Вселенной ударял по серебряной монете гвоздем от подковы. При каждой крошечной вибрации шума колеблющаяся Тишина вздрагивала. Щупальца укорачивались, волны сжимались. Тишина сжималась.

Назад, и назад, и назад – и назад.