Именно той ночью он поведал мне загадочную историю своих юношеских странствий с Дэном Коуди – поведал потому, что «Джей Гэтсби» разбился, словно стекло, о циничное злословие Тома, и многолетняя тайная буффонада подошла к концу. Мне кажется, что тогда он мог легко признаться в чем угодно, но ему хотелось говорить о Дейзи.

Она была первой «девушкой из приличной семьи», которую ему довелось встретить. Ему и раньше доводилось общаться с людьми ее круга при различных обстоятельствах, о которых он предпочел не распространяться, однако его и их разделяла невидимая колючая проволока. Дейзи оказалась для него неимоверно желанной. Он начал бывать в ее доме – сначала в компании других офицеров из Кемп-Тейлора, потом один. Дом поразил его – он никогда в жизни не видел такого прекрасного дома. Но еще большую остроту его ощущениям придавал тот факт, что там жила Дейзи: для нее это было столь же обыденно, как для него палатка в военном лагере. Там царила какая-то тайна, что вот-вот откроется, загадка спален на верхних этажах, куда более красивых и прохладных, чем остальные, таинственная атмосфера веселья, разливавшегося по коридорам, и любовных признаний – не давнишних, переложенных цветками лаванды и спрятанных в дальний ящик, – а только что произнесенных, благоухающих запахами сияющих авто последней модели и званых танцевальных вечеров, цветочное убранство которых еще не успело увянуть. Его волновало и то, что в Дейзи были влюблены многие мужчины, – это еще больше возвышало ее в его глазах. Он ощущал ее присутствие в любом уголке дома, оно наполняло сам воздух отзвуками еще не смолкших пылких слов.

Однако он отдавал себе отчет в том, что оказался в доме Дейзи лишь благодаря невероятно благоприятному стечению обстоятельств. Какое бы блистательное будущее ни открывалось перед Джеем Гэтсби, в ту пору он был практически нищим молодым человеком без прошлого, и призрачный покров мундира мог в любое мгновение свалиться с его плеч. Поэтому он в полной мере воспользовался отпущенным ему временем. Он брал все, до чего мог дотянуться, хватал жадно и бесцеремонно – и, в конце концов, одним тихим октябрьским вечером он взял Дейзи, взял, прекрасно понимая, что не имеет никакого права даже коснуться ее руки.

Возможно, он мог презирать себя за это, поскольку, несомненно, добился ее путем обмана. Я не хочу сказать, что он морочил ей голову сказками о немыслимых миллионах, однако он намеренно вызвал у Дейзи чувство уверенности; он позволил ей поверить, что принадлежит к тому же кругу, что и она, и что он целиком и полностью может взять на себя все заботы о ней. На самом же деле он не обладал такими возможностями: за его спиной не стояло состоятельное семейство, и каждую минуту по прихоти безликого правительства он мог отправиться в любую точку земного шара.

Однако он не презирал себя, и все повернулось совсем не так, как он воображал. Возможно, он намеревался взять то, что мог, и отойти в тень – однако вдруг обнаружил, что связал себя неким рыцарским обетом. Он знал, что Дейзи какая-то особенная и восхитительная, но до конца не понимал, насколько особенной и восхитительной может оказаться «девушка из приличной семьи». Она исчезла в своем роскошном доме, в своей богатой, насыщенной жизни, оставив Гэтсби… – да ничего ему не оставив. Он считал себя ее мужем – вот и все.

Когда два дня спустя они встретились вновь, именно у Гэтсби перехватывало дыхание, и именно он чувствовал себя в чем-то преданным. Веранда ее дома ярко светилась покупной роскошью сияния звезд, плетеное канапе импозантно скрипнуло, когда она повернулась к нему и он поцеловал ее в сложенные кокетливым бантиком губы. Она немного простудилась, и легкая хрипота придавала еще большее очарование ее голосу. Гэтсби с превеликим удивлением созерцал таинственную юность в чертогах и узилищах богатства, вдыхал свежий запах одежд, своим взором вбирая в себя Дейзи, сиявшую серебром, гордую и надежно защищенную от всех жизненных невзгод и страданий бедняков.

– Не могу вам описать, старина, насколько я поразился, осознав, что люблю ее. Какое-то время я даже надеялся, что она меня бросит, но этого не произошло, поскольку она тоже в меня влюбилась. Ей казалось, что я много знаю, потому что я жил совсем иной жизнью и знал совсем не то, что знала она. Так вот, я и думать забыл о каких-то там честолюбивых планах, с каждой минутой все больше поглощаемый любовью. Мне вдруг стало все равно. Какой смысл чего-то добиваться, если мне было куда приятнее говорить ей о том, чего я собираюсь добиться.

Накануне его отправки за границу они с Дейзи долго сидели обнявшись и молчали. Стоял холодный осенний день, в комнате горел камин, и ее щечки разрумянились от жара. Иногда она шевелилась, и он чуть передвигал обнимавшую ее руку. Лишь однажды он поцеловал ее темные, блестящие волосы. В тот день им было так светло и покойно в объятиях друг друга, словно они старались получше запомнить каждую минуту перед предстоявшей назавтра разлукой. За месяц своей любви они никогда не были так близки друг другу и никогда столь безгранично друг в друге не растворялись, как в тот прощальный день, когда она молча прикасалась губами к его обтянутому кителем плечу, а он нежно гладил кончики ее пальцев, словно она спала и он боялся потревожить ее сон.

На войне он сделал головокружительную карьеру. На фронт отправился капитаном, а после аргоннских боев его повысили до майора и назначили командиром пулеметного полка дивизии. После Перемирия 11 ноября он отчаянно рвался домой, однако из-за каких-то сложностей или просто в результате неразберихи оказался в Оксфорде. Он очень волновался, поскольку в письмах Дейзи проскальзывали нервозность и даже отчаяние. Она не понимала, почему он не может вернуться. Внешний мир все больше давил на нее, и ей хотелось видеть его рядом с собой и убедиться, что она поступает правильно.

Ведь Дейзи была так молода, а ее замкнутый, искусственный мир был наполнен орхидеями, легким, ненавязчивым снобизмом и оркестрами, задававшими ритм всему году и выражавшими в новых мелодиях всю грусть и печаль жизни. Ночь напролет саксофоны стонали в безысходной тоске «Бил-стрит блюза», в то время как сотни пар золотых и серебряных туфель поднимали сверкающую пыль. Даже в час унылого чаепития в дальних комнатах продолжала бушевать нескончаемая сладостная лихорадка; тут и там мелькали и исчезали новые лица, словно лепестки роз, гонимые звуками грустных тромбонов.

С началом нового светского сезона Дейзи снова