Однако опасность того, что ствол расколется, как стекло, продолжала беспокоить Урбана, и возмездие, согласно легенде, вскоре настигло наемника-христианина. Пристальный осмотр показал: трещины были действительно серьезными. Урбан захотел убрать пушку в тыл и переплавить ее. Мехмед же, постоянно бывший рядом, чтобы видеть, как действуют его мощные орудия и с нетерпением ожидавший успеха, приказал продолжить огонь. Взвесив, что опаснее — неисправность пушки или гнев султана, — Урбан перезарядил ее и попросил Мехмеда отойти подальше. При вспышке порохового заряда «Базилика» «треснула сразу же после выстрела и раскололась на множество кусков, убив и ранив стоявших рядом» — в том числе и самого Урбана. Есть, однако, надежные свидетельства в пользу того, что Урбан, чья смерть являлась столь желанной для христианских хронистов, расстался с жизнью иначе. Очевидно одно: его гигантское орудие рано прекратило участвовать в осаде. Его быстро укрепили железными обручами и опять пустили в дело, но оно вновь раскололось, еще больше разъярив Мехмеда. Огромную пушку изготовили с нарушением допустимых в тогдашней металлургии отклонений. Она обеспечивала скорее психологический эффект. Ее придали группе менее крупных, но все равно достаточно внушительных орудий для нанесения ущерба неприятелю.

Необходимость скорейшего взятия Города стала для Мехмеда еще более очевидной после прибытия посольства от Яноша Хуньяди из Венгрии. Целью политики Мехмеда было разделить противников. Он подписал трехлетний мир с Хуньяди, в то время регентом Венгрии, рассчитывая избежать во время попыток овладеть Константинополем удара с Запада. Посольство Хуньяди прибыло к османскому двору, дабы объявить: поскольку их повелитель слагает с себя регентство и передает власть находившемуся прежде под его опекой королю Владиславу, он более не связан договором, поэтому желает возвратить грамоту с соглашением о перемирии и получить обратно свой экземпляр. Коварный венгр задумал такой ход, дабы пригрозить туркам помешать им осуществить их планы. Вероятно, вдохновителями подобных замыслов являлись агенты Ватикана. Возник призрак венгерской армии, переправляющейся через Дунай для снятия осады с Константинополя. Поэтому весь лагерь объяло чувство неуверенности. Вместе с тем новости укрепили волю оборонявшихся.

К несчастью, визит посольства Венгрии дал повод для необоснованных слухов о том, будто члены делегации оказали серьезную помощь делу турок. Один из послов с интересом наблюдал в лагере за тем, как ведет огонь гигантская пушка. Когда он увидел, что после выстрела в определенное место артиллеристы стали готовить орудие к новому залпу в ту же точку, профессиональный интерес взял в нем верх, и венгр стал открыто смеяться над наивностью турок. Он посоветовал им навести теперь пушку «на тридцать — тридцать шесть футов в сторону от первого выстрела, но на той же самой высоте», а когда будут стрелять третий раз, пусть целятся так, «чтобы попадания образовали треугольник. Тогда вы увидите, как данная часть стены развалится». В результате применения такой методики стены начали разрушаться гораздо быстрее. Через короткое время «медведь и детеныши» стали действовать как слаженная команда. Меньшие орудия должны были обеспечивать два нижних попадания, а затем одна из больших пушек Урбана наносила удар по вершине треугольника ослабленного теперь участка стены: «Заряд действовал с такой дьявольской силой и непреодолимой мощью, что причиняемый им ущерб оказывался невосполним». Хронисты дают причудливое объяснение столь полезному для османов совету: сербский предсказатель объявил — несчастья христиан не прекратятся, пока Константинополь не попадет под власть турок. В истории венгерского посольства слились воедино предрассудки христиан: уверенность в том, что османы могут добиваться успеха лишь благодаря более сведущим в технике европейцам, что причина падения Константинополя — закат христианства, и, наконец, вера в религиозное пророчество.

Несмотря на трудности, связанные с наведением орудий и их низкой скорострельностью, бомбардировка непрерывно продолжалась начиная с 12 апреля шесть дней подряд. Теперь наиболее мощный огонь сосредоточился на долине Лика и воротах Романа. По Городу производилось примерно сто двадцать выстрелов в день. Стена начала неуклонно разрушаться. В течение недели превратились в обломки участок внешней стены, а также две башни и турель внутренней стены за ней. Однако после того страха, который поначалу нагнала бомбардировка, защитники вновь собрались с духом: «Познав мощь султанских орудий, наши воины привыкли к ним и не выказывали более ни страха, ни трусости». Джустиниани непрерывно занимался восстановительными работами и вскоре придумал эффективный в данном случае способ поправить дело после разрушения внешней стены. Временной заменой явилась конструкция из кольев. На эту опору защитники стали класть любой материал, какой только попадался под руку. Камни, дерево, хворост, кусты, комья земли — все бросалось в пролом. Куски кожи и шкуры натягивались поверх внешнего деревянного частокола в качестве защиты от зажженных стрел. Когда новая оборонительная насыпь достигла достаточной высоты, сверху положили бочки с землей на одинаковом расстоянии друг от друга. Они обеспечили позиции «зубцов», прикрывавших защитников от стрел и ядер, которыми турки осыпали укрепления. Все эти усилия потребовали огромных трудов. После наступления темноты мужчины и женщины со всего Города работали ночь напролет, таская дерево, камни и землю, чтобы восстановить укрепления там, где они пострадали днем. Непрерывный ночной труд забирал немало сил у измученного населения, но земляные работы приносили свои плоды, обеспечив неожиданно эффективное решение проблемы ликвидации последствий разрушительного действия ядер. Подобно камням, брошенным в грязь, ядра теряли ударную силу и тем нейтрализовывались: они «зарывались в мягкую и податливую землю и не могли сделать пролом в твердом и неподатливом материале».

Тем временем продолжалась упорная борьба за ров. Днем османские войска пытались наполнить его разным подручным материалом: они тащили землю, дерево, булыжники, и даже, как утверждают источники, свои собственные палатки на нейтральную полосу под прикрытием огня и бросали в траншею. Ночью защитники устраивали вылазки из калиток, стремясь вновь очистить ров и восстановить его прежнюю глубину. Стычки по всей линии стен становились ожесточенными, доходило до рукопашной. Иногда атакующие использовали сети, пытаясь вытащить столь необходимые ядра, скатившиеся в ров. Остальные солдаты продвигались вперед, «прощупывая» уязвимые участки стены и не давая отдыха измученным защитникам Города. Имея при себе палки с крюками на конце, они пытались зацепить лежавшие наверху наполненные землей бочки.

В ближнем бою перевес обычно имели обороняющиеся, ибо они были лучше вооружены и защищены, но даже на очевидцев из числа греков и итальянцев произвела впечатление храбрость неприятеля под огнем. «Турки отважно сражались в рукопашной схватке, — вспоминал Леонард, — поэтому все они погибли». Их осыпали со стен градом пуль и стрел из больших луков, арбалетов и аркебуз. Бойня была ужасной. Сочтя свои пушки бесполезными для стрельбы тяжелыми ядрами, защитники Города стали использовать их как большие дробовики. Пушка могла вместить пять или десять свинцовых ядер размером с грецкий орех. Выстрел такими зарядами в упор давал устрашающий эффект: они обладали «огромной пробивной и проникающей силой, так что если они попадали в воина, облаченного в доспехи, его щит и тело оказывались пронзенными насквозь, затем та же участь постигала того, кто стоял в следующем ряду, и того, кто шел за ним — до тех пор, пока сила пороха не иссякала. Одним выстрелом могли быть убиты на месте два или три человека».