Степь возле разбитого эшелона усеялась погибшими. Такое количество я видел лишь у Чира, когда прорвались немецкие танки. Здесь все сотворила шестерка «Юнкерсов». Убитые в новенькой форме лежали там, где их настигли осколки или пулеметные очереди. Вчерашние призывники еще не успели разносить ботинки, все были коротко стрижены. Возле мертвых тел лежали винтовки. Ребята не бросали оружие до последнего, намереваясь с ним сражаться. Можно и этот эшелон списать на войну. Отцы-командиры гнали его бездумно, не зная толком, что впереди. Так часто случалось, надо ли удивляться огромным нашим потерям на передовой и вокруг нее.

С запозданием начал распоряжаться комендант эшелона, сутулый, почти горбатый капитан лет сорока. Он с трудом проталкивал слова и мотал головой, еще не отошел от контузии. Павел Кузьмич Шмаков попросил разрешения снять с убитых несколько пар ботинок. Капитан сказал, что надо подождать начальство из Сталинграда.

— Какое начальство? Город разбомбили, дым на все небо. Нам не отдашь, вон те сволочи разуют.

Он показал рукой в сторону мелкой лесополосы, где нетерпеливо топтались люди, виднелись лошади и телеги. Наиболее ушлые хозяева из окрестных хуторов слетелись за добычей, как мухи, которые гудели над мертвыми. Можно понять их нетерпеливую жадность, лишенную всяких преград. Имелась возможность обеспечить семьи добротной обувью и одеждой, обменять часть вещей на всякие нужды. Капитан, заикаясь, снова завел пластинку про начальство из города, однако Шмаков перебил его:

— Давай я тебе пару подвод для раненых пригоню, помрут ведь люди.

— Н-ну, если сможешь…

— Смогу, — заверил младший лейтенант и приказал мне с тремя новобранцами обойти лесополосу и отобрать телеги.

Злость, скопившаяся за последние сутки, помогла действовать решительно. Мы перехватили одну телегу, а затем вторую. Хозяин пытался ее угнать, вовсю нахлестывая лошадь. Я, не раздумывая, всадил в небо трескучую очередь и заставил его остановиться. Не обращая внимания на ругань и уговоры, привел повозки, за что капитан позволил снять пять пар ботинок. Это оказалось непростым делом. Хотя я нагляделся на мертвых, но руки непроизвольно тряслись. На просьбу помочь Саня Тупиков отрицательно мотал головой. Мне помог Женя Кушнарев, расшнуровывая ботинки.

— Обмотки тоже снимать? — спросил он.

— Снимай. Впрочем, не надо.

Мы справились с ботинками быстро, связали их попарно и забросили на плечи. Я обратил внимание на бесхозные винтовки. Они оказались без патронов, но несколько штук мы забрали. Комендант эшелона, утомившийся от хлопот, не стал спорить и уступил винтовки. Павел Шмаков спешил покинуть опасное место, но выделил четверть часа, чтобы найти патроны. Цинковый ящик подобрали возле зенитной установки. Сержант пытался привести пулеметы в порядок, хотя было ясно — дохлое дело. Два ствола торчали из остатков кожухов гнутыми тонкими железяками, поворотные механизмы заклинило.

Шмаков похвалил зенитчиков, даже позвал их с нами — это было бы настоящее пополнение. Опытных пулеметчиков осталось в батальоне очень мало. Их командир в звании сержанта сказал, что ему надо отчитываться за материальную часть. Судя по тоскливому взгляду, командир установки смертельно устал от собственных подвигов и хотел поскорее уйти отсюда. Так оно и получилось. Спустя десяток минут я оглянулся и увидел, что четверо железнодорожных зенитчиков, взвалив на плечи единственный уцелевший пулемет, шагают прочь от насыпи.

Спустя час мы стали свидетелями еще одного эпизода, характерного для второго военного лета. Не менее пятидесяти человек двигались в северо-западном направлении. Это оказались бойцы из эшелона во главе со старшим лейтенантом, у некоторых имелись винтовки. Меня удивила целеустремленность, с которой они шагали. Оказалось, шли сдаваться в плен и не очень скрывали свои намерения.

— Долго вам шагать, — с иронией заметил Шмаков. — Фрицы на Дону возятся.

— Ошибаешься, — возразил старший лейтенант, — они уже к Волге вышли. Два часа назад немецкие танки стреляли поверх вагонов, щадили нас, дураков, а мы ехали, пока не разбомбили.

— Добрые, значит, фашисты?

Началась перепалка. Я сдвинул с плеча автомат, готовый в случае необходимости открыть огонь. Вмешался дядя Захар, очень к месту. Удержал меня и сказал перебежчикам:

— Мужики, вам самим, конечно, решать. Везде сейчас не мед, но вы же семьи погубите. Знаете ведь, как с семьями предателей поступают. Ладно, пойдем.

Он подтолкнул Шмакова, который не на шутку распалился. Думаю, старому фельдшеру было наплевать на семьи перебежчиков. Дядя Захар сообразил: толпа обозленных бойцов, желавших выжить, просто сметет тех, кто мешает им. Он спасал себя, нас с младшим лейтенантом и новобранцев, которые могли попасть под горячую руку. Его короткие убедительные доводы сыграли роль и среди перебежчиков. Трое отделились от толпы, побежали по направлению к городу. Остальные свистели им вслед, кто-то выстрелил в воздух.

Эта сцена подействовала на призывников сильнее, чем жестокая бомбежка. Они тревожно переговаривались между собой, пока не вмешался младший лейтенант.

— Они же предатели. Сами вчера видели, что с городом сделали, а всякая сволочь сдаваться идет.

Однако погасить тревогу и растерянность Павел Кузьмич Шмаков и дядя Захар не смогли. Слишком много всего свалилось на ребят за последние дни. Они видели гибнувший город, как безнаказанно расправлялись немцы с эшелоном, а предателями оказались не один, не два человека, а целая толпа. Это способствовало тому, что ночью бесследно исчез один из парней, а второй остался в хуторе. Его спрятали женщины и не хотели возвращать. Они заявили младшему лейтенанту:

— Шагай, куда идешь, а мальчишка пусть остается.

Эти же бабы принесли молока и хлеба. Отказываться Шмаков не стал, сколько нам идти, неизвестно, парни просто ослабеют. Обозленный на трусов и хуторских жителей, младший лейтенант принял не совсем верное решение. Вопреки утверждениям о немецких танках, он по-прежнему вел взвод строго на запад, к предполагаемому месту нахождения нашего батальона. Захар Леонтьевич спорить не пытался. Мы не могли предположить, что немцы сделают рывок на шестьдесят километров, ведь наши части не дали им переправиться через Дон и навязали встречный бой. Может, поэтому с такой злостью они бомбили город.

Эта уверенность дорого нам обойдется. За последние двое суток произошли следующие события, о которых мы совершенно ничего не знали.

В четыре часа утра двадцать третьего августа 14-й танковый корпус немцев, усиленный артиллерийскими частями, начал свое движение от левого берега Дона по направлению к Сталинграду. Степь за три летних месяца высохла до твердости камня. По ней уверенно катили 250 танков, большое количество бронетранспортеров и грузовиков с пехотой. На случай налета русских самолетов колонна имела сильное зенитное прикрытие. Однако налетов не последовало. Такого стремительного прорыва в этом месте не ожидали — сопротивление наших отдельных подразделений было сломлено.