студентом, но не рядовым студентом, а студентом-поэтом, который уже широко печатался в журналах, о котором уважительно говорили в аудиториях и коридорах.

Хорошо помню рассказ Сергея Орлова о 1-м Всероссийском совещании молодых писателей в Москве: он мне передал привет от нашего сверстника — молодого польского критика, переводчика Евгения Шварца. Говорили об университете и о том, что поэт все-таки должен ехать учиться в Москву, в Литинститут имени Горького, и т. д.

Потом встречи в университете прекратились: Сергей Орлов учился в Москве, и встречались мы с ним почему-то в поезде, разумеется, в бесплацкартном вагоне, где, заняв третьи полки, мы вполголоса делились литературными — и только литературными — новостями. Надо сказать, что Сергей Орлов не любил так называемые «личные», «задушевные» разговоры. Понадобилось много лет знакомства, перешедшего в дружбу, чтобы в разговоре появились подробности, да и то редко, — болезнь Виолетты, его жены ч самого близкого друга, или внука Степки, — да и об этом Сергей Орлов говорил, только если уж припрет по самое горло (внука он любил самозабвенно — помню, как раз или два они с Виолеттой приезжали на Ленинградский вокзал в Москве и, преодолевая смущение, хотя отношения у нас были не такие, чтобы смущаться из-за пустяков, передавали «для Степки» какие-то пакеты).

В вагоне я иногда встречал Сергея вместе с другим литератором, его тогдашним приятелем. Человека этого я не очень любил и всегда подчеркнуто спрашивал: «Ну, как твой Кусиков?» — имея в виду неизменного спутника другого Сергея — Есенина, увы, не украсившего его биографию. Вот этот «Кусиков» был некоторое время при Сереже, и я «подначивал» его; Сережа об этом знакомстве говорил потом с печалью и презрением.

Я запомнил его ранимым, мягким, бесконечно благородным; со злостью он говорил лишь о пошляках, приобретателях да литературных «хуторянах».

Среди людей его поколения, которых я знал, пожалуй, только он да еще Сергей Владимиров обладали такой душевной щепетильностью, хрупкостью, благородной, душевной ранимостью. Любая случайно вырвавшаяся у него резкость, о которой собеседник тут же забывал, заставляла его мучиться буквально несколько дней. Он был очень мягок и очень честен. Никогда не слышал от него никакой двусмысленности. Было в нем что-то от классического русского интеллигента — от чеховского интеллигента, хотя по возрасту, по биографии он не попадал в эту категорию.

Последняя прижизненная книга Сергея Орлова называлась «Белое озеро». В нее вошло многое, тогда мы думали — почти все! — написанное поэтом. Она как бы суммировала его сборники «Третья скорость», «Поход продолжается», «Городок», «Камень», «Созвездие» и другие. И отразила черты его характера.

Но начнем не со стихов.

Сергей Сергеевич Орлов родился в 1921 году в селе Мегра, в сорока километрах от Белозерска. Родители — Сергей Николаевич и Екатерина Яковлевна — сельские учителя.

Год рождения — 1921-й, чаще всего я встречаю его не в справочниках или энциклопедиях, а на кладбище: «1921–1941» или «1921–1942»… Когда-то после разговора с Сергеем Орловым я написал:

«Есть среди людей этого года рождения счастливцы. То, за что они сражались, неколебимо, сами они живы, и уж их-то не пугают невзгоды я несчастья среднего калибра. Может быть, отсюда тот философский оптимизм, который пронизывает поэзию Сергея Орлова, да еще та радость жизни, которая порой просто фонтанирует в его стихах:

Косматый, рыжий,

словно солнце, я

оптимистичен до конца.

Душа моя —

огнепоклонника,

Язычница из-под венца.

Главное — вечно, остальное приложится, „и ничего не может статься с весной и Русью никогда“».

Но война все-таки догнала его… Я узнал о его смерти на далеком аэродроме, когда бортпроводница протянула мне газету с некрологом. Самолет уходил в небо, а мне казалось, что я проваливаюсь, что рвутся ремни, связывающие меня с этим куском выброшенного вверх металла.

Итак. Белозерск. Мегра. Это тоже слова не простые. Лет за десять до рождения Сергея Орлова в этих местах побывали два фольклориста — Борис и Юрий Соколовы, Сборник их — «Сказки и песни Белозерского края» — стал классическим сборником русского народного творчества, а край, открытый ими, так и вошел в нашу литературу как славный край сказок, песен, легенд. Удивительных. Уникальных.

Книга братьев Соколовых — редкая; на всех известных мне экземплярах чернильный штамп «В продажу не поступает» — явная дань цензуре, не без основания усмотревшей в книге крамолу. А крамола действительно была — острой сатирой на командующие классы были пронизаны сказки, о тяжелой неволе и социальном неравенстве говорилось в песнях…

Край, где родился поэт, где прошло его детство, был песенный, сказочный, с юмором и с аккумулированной ненавистью к угнетателям.

Я бывал там, на вологодской земле, размашистой яркой осенью, совсем непохожей на смиренные пейзажи вологодских живописцев; был в Ферапонтовском монастыре, где хранились знаменитые ныне фрески. И затаив дыхание слушал тамошнюю речь, округлую, точную, расписную — то беспорядочно щедрую, как осенний лес, то продуманно точную, как фреска Дионисия.

Мы почему-то, говоря о писателе, стесняемся делать упор на его детские впечатления. Это неверно, — для поэта, для языкотворца они порой главенствующие. Очень умный и очень культурный писатель может их подновить, подправить, обогатить — так делал, работая над романом. «Петр I», Алексей Толстой. Но запас, полученный с детства, — основной, неделимый, неразменный фонд. И хотя фольклорные параллели или цитаты в стихах Сергея Орлова редки, в них живет отблеск волны Белозерья, которая омывает сказки и песни, записанные Ю. и Б. Соколовыми, и несет отраженные в ней контуры северных изб, монастырей и часовенок. Осталась любовь к слову, к афоризму, к пословице, любовь к притчам (помните его стихи: «Не имей сто рублей… Слава богу, не имеем…»?).

Родители — учителя.

Это значит — культурная стихия, окружающая поэта с детства. Это значит — органичность книги в доме, как и органичность песни на улице. Впрочем, песня на Севере, конечно, входит и в дом учительницы. И не зря спустя полвека я выпытываю у Екатерины Яковлевны уже позабытые ею песни:

…Уж мы ходили,

да мы гуля-а-ли

На все четыре устьи-и-ца.

Как на первом устьи-и-це-е

Там вода бежи-ит

студен-а-ая…

— Я сама пела, Сергей Николаевич пел… «Есть на Волге утес…», «Вниз по матушке по Волге…», «Вечерний звон», «Вниз по Волге-реке…», «Хазбулат удалой…»…

И еще была песня «У зори, у зореньки…»: «У зори, у зореньки много ясных звезд, а у темной ноченьки их и счету нет…»

— А у вас колядовали?

На лице Екатерины Яковлевны, кажется