Всякий европеец, попав в Индию, сразу будет окружен (хочет он того или нет) бесчисленным множеством прислужников, мастеров на все руки, которых называют «bearers». Чем же объяснить такое отчаянное стремление находиться в услужении – системой каст, традиционным социальным неравенством или требованиями колонизаторов? Я не знаю, но то раболепие, которое они всякий раз проявляют, создает очень тяжелую, удушливую атмосферу. Они ложатся на голую землю, чтобы избавить вас от необходимости ступать в пыль. Десять раз за день вам предложат принять ванну – после того, как вы высморкаетесь, доедите фрукты или запачкаете палец! Они постоянно бродят рядом с вами, пытаясь обнаружить следы беспорядка, чтобы их немедленно устранить. В этой ужасной покорности есть что-то эротическое. И если ваше поведение не соответствует их ожиданиям, если вы в любых обстоятельствах не реагируете так, будто бы вы их старый британский хозяин, то рушится целая вселенная. Нет пудинга? Ванна после ужина, а не до? Значит, доброго бога больше не существует… На лице появляется невероятное смятение и я даю задний ход. Я отказался от своих немногих привычек и пристрастий. Я ел твердую, как камень, грушу, склизкий кастард, принеся в жертву обычный ананас, ради настоящего морального спасения человеческого существа.

Несколько дней я провел в «Секит хаус», что в Читтагонге: это деревянный дворец в стиле швейцарских шале, я жил в комнате девять на пять метров с потолками высотой в шесть метров. В этом небольшом помещении я насчитал не менее двенадцати выключателей: потолочный светильник, целое море настенных, скрытое освещение, ванная комната, гардеробная, около зеркала, у вентилятора и так далее. Но разве это не мир бенгальских огней? Злоупотребляя электричеством, некоторые махараджи тешат себя личным ежедневным фейерверком.

Как-то раз в нижнем городе я остановил машину, предоставленную в мое распоряжение главой округа, перед внезапно появившейся лавкой, куда мне захотелось войти: «Royal Hair Dresser, High class cutting»[9]. Шофер посмотрел на меня с ужасом: «Как вы можете находиться там?» Как упал бы его авторитет в глазах сородичей, если бы его Master[10], воспользовавшись парикмахерскими услугами на общих основаниях, так его унизил и тем самым оскорбил бы и весь этот гостеприимный народ! Я смутился и позволил шоферу самому организовать ритуал стрижки волос так, как он того хотел, достойный статуса белого полубога.

Врезультате мы прождали целый час в машине, пока парикмахер не закончил с другими своими клиентами и не подготовил необходимые инструменты. Вместе с ним на «шевроле» мы вернулись в «Секит хаус». Едва я успел войти в свою комнату с двенадцатью выключателями, как слуга бросился подогревать мне ванну, чтобы, как только стрижка закончится, я смог смыть с себя те грязные следы, что, по мнению шофера, должны были остаться на мне после прикосновений осторожного парикмахера.

Подобное положение вещей прочно укоренилось в стране с традиционной культурой, позволяющей каждому почувствовать себя настоящим королем по сравнению со всеми прочими. Именно в таком свете я и предстал перед этими людьми, обратив их в своих подчиненных. Необходимо было, чтобы я относился к парикмахеру так, как того требовал мой шофер, то есть как к представителю «scheduled cast». Это одна из самых низших каст, в английской администрации этих людей называют «последние в списке». Они очень нуждались в поддержке правительства, поскольку согласно национальным обычаям их даже за людей не считали. А ведь они были людьми. Но в итоге все эти бесчисленные дворники, таскающие бочки разнорабочие были вынуждены то целыми днями сидеть на корточках, то стирать пыль с крыльца гостиницы сломанными метлами или даже просто руками. Также в их обязанности входило стучать своими тяжелыми кулаками в двери общественных уборных, призывая их посетителей быстрее справляться со своими делами. Англичане считали это очень удобным. Эти рабочие сильно отличались от других, они были быстры, как крабы, перебегающие улицу, они всегда со всем соглашались и всем были довольны. Их хозяевам была предоставлена очередная возможность подчеркнуть свои привилегии и подтвердить свой статус.

В данном случае было необходимо нечто другое, чем просто предоставить стране независимость. Нужно время, чтобы рассосался этот рубец, имя которому рабство. Мне вспоминается, как однажды ночью в Калькутте я решил прогуляться, после спектакля в «Стар театр», посмотрев бенгальскую пьесу «Урбоши», основанную на мифологическом сюжете. Только накануне я прибыл в этот город и поэтому заблудился в одном из окраинных кварталов. Я долго ждал, пока наконец не появилось такси.

Я попытался остановить машину, но меня опередила семья местных буржуа. Между водителем и его потенциальными клиентами разгорелся горячий спор, в ходе которого настойчиво повторялось слово «сахиб». Водитель даже не захотел выслушать всех аргументов, он настаивал на том, что индийской семье совершенно невозможно конкурировать с белым клиентом. В самом дурном расположении духа, но сдерживаясь, индийская семья была вынуждена ночью идти домой пешком, а я поехал на такси. Конечно, может быть, он надеялся на большие чаевые, но тот опыт, что я получил в Бенгалии, убеждает меня в обратном, да и, судя по всему, с семьей индийцев таксист спорил совсем о другом, ведь заведенный в стране порядок соблюдался всеми без исключения.

Я был очень расстроен. Этот вечер лишний раз доказал мне, что преодоление социальных барьеров – всего лишь иллюзия. В просторной, но обветшалой театральной гостиной, расположенной в странном сарае, среди нарядных зрителей я был единственным иностранцем, но мне все же удалось слиться с толпой. Эти достойные уважения лавочники, торговцы, служащие, чиновники в сопровождении своих жен, очаровательная серьезность которых говорила о том, что в свет они выходят не так уж и часто, – все они проявляли по отношению ко мне глубокое равнодушие, что не могло меня не радовать, и может быть поэтому отношения между нами свелись к своеобразному сдержанному братству. Из всей пьесы я понял только основную мысль, это была удивительная смесь бродвейского мюзикла, оперетты театра Шатле и «Елены Прекрасной». В пьесе были и комические, и буколические, и даже любовно-патетические сцены. Действие происходило в Гималаях. Один разочаровавшийся влюбленный жил отшельником в горах, от злого генерала с пышными усами юношу защищал бог с трезубцем в руках и взором, разящим молниями. В конце концов все завершилось выступлением хора, состоящего из странных певичек, судя по всему одни изображали полковых девиц, а другие – драгоценных тибетских идолов. Во время антракта подавали чай и лимонад, напитки были разлиты в глиняные кружки, которые после нужно было сразу разбить (точно так же поступали четыре тысячи лет назад в Хараппе, где до сих пор можно найти множество глиняных черепков).

Репродуктор передавал немного пошловатую, но довольно забавную музыку, нечто среднее между китайскими напевами и пасодоблем.

Когда я вспоминаю о том, как вел себя на сцене первый любовник (с двойным подбородком и пышными формами, одетый при этом в совсем легкий без излишеств костюмчик), в голову мне приходит одна интересная фраза, которую я прочитал за несколько дней до спектакля в здешней литературной газете и которую приведу здесь без перевода, чтобы неописуемая острота англо-индийского языка не осталась без внимания: «…and the young girls who sigh as they gaze into the vast blueness of the sky, of they thinking? Of fat, prosperous suitors…»[11] Такое отношение к «большому будущему» удивило меня, однако стоит сказать несколько слов о чрезмерно самоуверенном главном герое пьесы: он выставлял напоказ складки своего отнюдь не заморенного голодом живота, когда же я его встретил у входной двери, я еще острее почувствовал, насколько эта его тучность поэтична, особенно в культурном контексте общества, настолько воспевающего утонченную чувственность, насколько испытывающего в ней недостаток. Впрочем, англичане давно поняли, что лучший способ стать сверхчеловеком состоит в том, чтобы убедить индийцев в необходимости более чем достаточного для обычного человека питания.