Это не просто роман. Это роман-мистерия. Совершенно неожиданный жанр для нашего времени. Самое неприятное, что грозит произведению Костомарова – формальное сравнение с мистерией Козьмы Пруткова «Сродство мировых сил», где действуют Южный ураган, Кочка, Высокий дуб, Полевая мышь, Солнце на небесах и т. п. С другой стороны, кто-нибудь может вспомнить финальные сцены «Фауста» (на худой конец – «Мистерию-буфф») и сказать, что роман Костомарова гениален. Лично у меня сложное отношение к этой работе. Я и обескуражен, и преисполнен уважения к почти безумному замыслу.

Роман, может, и идеальный для пляжного чтения (согласно намеку в анонсе издательства), но в домашних условиях заглатыванье проблематично. Уж больно велик. Велик и монотонен. Создается впечатление, что автор претендует на большее, чем «криминальное чтиво».

Однако триллер. Наши дни. В хосписе с красивым названием «Надежда» творятся страшные дела: там клонируют людей против их воли – на продажу и для иных нужд. Пятидесятилетний переводчик, попав в передел, подвергается чудовищным экспериментам; его сознание переделывают-перестраивают-переплавляют; он сопротивляется по мере сил. Первая часть романа читается с интересом – повествование здесь ведется от первого лица, мы вместе с героем недоумеваем, пугаемся, хитрим – мы находимся в шкуре объекта эксперимента. Потом – триллер как триллер. Знакомый набор персонажей. Хорошая путана, попавшая в трудную ситуацию, хороший эфэсбэшник, всегда готовый ее защитить… Плохие коварные буржуины… Плохой продажный генерал… Чем дальше, тем больше похоже на кино. Вот уже и приемчики рукопашного боя, и злой оскал наемного убийцы, переодетого в медсестру. (Где-то я видел такое?) Чем отличается от других триллеров – чаще обычного ругают русскую интеллигенцию. Наверно, за дело.

Язвительная сатира, гротеск. Гиперфельетон. Ни одного положительного героя. Всяк, дорвавшийся до власти, – аферист, и всякий, приблизившийся к власти, не может не быть аферистом. Для воровства в масштабах, описанных в романе, хорошо бы придумать особое слово. Язык не поворачивается называть это ни воровством, ни хищениями в каких бы то ни было размерах. Здесь воруют не миллионы долларов, а миллиарды, даже десятки миллиардов. Авторское предуведомление о случайном характере «возможной переклички имен, фамилий и действий героев с именами, фамилиями и действиями реальных персонажей российской действительности» звучит издевательски. Имена и фамилии более чем говорящие: Рор Петрович, Чмомордин и т. п… Авантюристка Оленька, обольстившая Рора Петровича, Основного Диспетчера Тузпрома, получит от него самолет в подарок. Вор в законе, скупивший более миллиона ваучеров, становится владельцем 50 миллиардов «гринов», соответствующих 7 процентам акций Тузпрома (столько же у Мавроди), а что за «туз» течет по трубам в Европу, голову читателю ломать не надо… Чем поражает автор – знанием тонкостей всевозможных афер. Чтобы вникнуть в детали некоторых, иные страницы романа надо перечитывать по три раза. Батальное полотно Великого Грабежа (и это ничего, что героев можно пересчитать по пальцам).

И вот странность: чем фантасмагоричнее действительность в этом романе, тем больше в нее веришь, тем больше похожа на жизнь. Даже совсем уж гротесковая атака авиамоделью, начиненной взрывчаткой, кабинета Рора Петровича на 18-м этаже Тузпрома могла бы показаться пародией на не наше 11 сентября, не будь роман написан годом раньше – у нас.

О чем свидетельствует «Свидетель»? О нескончаемой войне, когда для большинства она давно прекратилась, о мире, пропитанном войной, о зависимости от войны, о попытке освободить от войны войне подчиненное сознание.

Свидетельствование как образ жизни, как форма существования и спасения, как, может быть, единственный способ неучастия, когда убивают друг друга ради убийства друг друга.

Герой романа Березина – человек, для которого война не прекращается нигде и никогда, она всегда вместе с ним – в снах, воспоминаниях, непредсказуемых ассоциациях. Бывший военный (военный переводчик), он как будто наделен особым слухом и зрением различать в мирном быту, в повседневной жизни признаки вечно длящейся бойни. «Отзвуки войны, как шум соседей, существовали вокруг меня. Война преследовала меня, как параноика преследует придуманная опасность». Герой романа Березина – своего рода Агасфер от войны – скитающийся по свету, тоскующий по «выходу из игры» и знающий, что война никогда не даст отпущения.

Это еще и философ войны, понимающий войну как процесс ради процесса.

Усталость – вот основное состояние героя, и что касается мастерства автора: данное состояние своего героя, усталость «свидетеля», Березин почти физически передает (хочется сказать: мастерски навязывает) читателю. По прочтении романа чувствуешь себя выжатым как лимон. Хочется выпить.

…забирает. Пронзительная история. Когда заберет – легко простишь и затянутость экспозиции, и неторопливость письма с пробуксовкой местами.

В первом приближении – Антилолита. Странные отношения между пятидесятилетней замужней женщиной и юным другом ее сына – причем инициатором связи является молодой человек. Чье чувство отнюдь не бескорыстно.

А вообще – о том, как легко обманываться, о силе иллюзий, о способности зла быть привлекательным, о превратностях судьбы, скоротечности жизни, «дыхании вечности» и пределах человеческого терпения. И о многом еще о чем, что, подражая автору, можно было бы записать в столбик и назвать «То, о чем роман «Едоки картофеля».

Это я к тому, что дополнительное измерение – лирико-кинематографическое – придают роману вставные главы, отмеченные знаком (*), – «для необязательного чтения». Они, впрочем, вполне читабельны. Своего рода каталоги – перечисления определений по темам, вроде: «То, что мы называем осень», «То, что сегодня кажется архаичным», «То, что наводит на мысль о несовершенстве». (К последнему отнесены, например, «стильные столовые приборы… паутина в лесу на свету… морской закат…»)

Почти стихи. Верлибр. «Конкретная поэзия» что ли. Вполне уместная здесь. Проза и стихи взаимооживляют друг друга.

Смущает одно – букет финалов. Читаю третий роман за неделю, где конец предлагается на выбор читателю. Мода такая.

Название можно трактовать двояко: «весь» – это как весь на ладони, никуда не скроешься, все на виду, но в первую очередь «весь» – это все-таки практически полное собрание сочинений.

«Весь» – это канонизация Анатолия Гаврилова, причисление к лику классиков. Тут и спорить не о чем, мастер он и есть мастер. Некоторые рассказы хочется перечитывать по нескольку раз. Есть просто шедевры. И чем короче рассказ, тем лучше он удается Гаврилову. Его коронный объем – страница-две. И здесь Гаврилову нет равных.