– Что-о? – после затянувшейся паузы протянула Анфиса. – Мать, хочешь сказать, что ты не пьяна и не под кайфом? Что ты несешь?

– Не знаю, что со мной творится, – застенчиво призналась она, – он совсем не такой, как я ожидала… Обаятельный, милый. И ведет себя так, как будто я правда его девушка. И еще он сказал, что я красивее Жизель Будхен.

– Немедленно прекрати все это, – строго велела Анфиса, – насколько я понимаю, ты не знаешь его и недели, так?

– Я не знаю его и суток, но…

– Так вот, советую сначала узнать его получше, а не то наделаешь глупостей!

– Каких еще глупостей, Фис?

– Не возьмешь с него деньги за секс.

– Но я не собиралась…

– А ты соберись! – усмехнувшись, перебила Анфиса. – Если он тебе так нравится, почему бы и нет? Только не вздумай делать это бесплатно. Ты не в том положении, чтобы отдавать даром то, за что можешь получить неплохие деньги. Раскрути его по полной программе, раз уж ты нравишься ему больше, чем Жизель!

– Фу, какая же ты циничная.

– Я просто лучше знаю правила игры… И мне в отличие от некоторых далеко не восемнадцать лет. Все, Аленка, отключаюсь. Мы же не хотим тебя разорить?

Черный кеб умчал их в самый центр города, в небольшой отель почти у самого Piccadilly Circus. Алена немного нервничала. В глубине души она решила так: если он снял один номер на двоих, так тому и быть. Не будет она мелочиться, торговаться, звонить в агентство, набивать себе цену, устраивать скандал. В конце концов она была живой женщиной, на долю которой почти не перепало адреналинового томления, нежных прикосновений, проникновенных шепотков. Она все еще мечтала о той самой любви, от которой трясутся поджилки, и хочется плакать и смеяться одновременно, и мучить подруг подробностями, и хранить изображение Его лица в пластиковом окошечке бумажника. Все еще мечтала – но уже почти не верила. Мишель снял два соседних номера – тринадцатый и четырнадцатый. Суеверной Алене, естественно, достался тринадцатый. Раскладывая немногочисленные свои наряды по полочкам гостиничного шкафа, она размышляла о равновесии сил в природе. Каждому человеку, думала Алена, выделено равное количество жизненных благ, и он уже сам волен размазать их по жизни, точно масло по бутерброду, – что-то в пользу карьеры, что-то – на личную жизнь. Может быть, поэтому ей и не везет в любви. Она ведь израсходовала львиную долю запаса небесных бонусов на то, чтобы вырваться из захолустья, перебраться в сверкающую огнями столицу. Она отрастила когти и научилась царапаться и карабкаться, она мечтает вышагивать по подиумам Милана под диджеевский микс Пола Окенфольда, воспарить над миром стоптанных каблуков и быстрорастворимых супчиков, доказать всем на свете, что Жизель Будхен по сравнению с ней обычная лохушка. Она мечтает носить серьги из магазина Carrera y Carrera и часы Chopard. Она надеется, что когда-нибудь (причем не в отдаленном будущем, а буквально на днях) ее лицо появится в крошечной фотографии светской хроники журнала Vogue рядом с примелькавшимися физиономиями Жанны Фриске и Ксюши Собчак. Да-да, не стоит смотреть на нее с ироническим прищуром, не стоит снисходительно кривить рот, она и сама понимала, что мечтает о чем-то мелком и неправильном. Сибирской рыжеволосой нимфе семнадцати лет от роду пристало бы носить на сердце приукрашенный воспаленным воображением образ какого-нибудь романтического героя из приличной семьи (на худой конец – Колина Ферта или Орландо Блума), а не мечтать о «Бентли» с личным водителем и кулоне с трехкаратником. То, что происходило с Аленой Соболевой, напоминало неотвратимый физический недуг, заразную тропическую лихорадку, которую можно лишь печально констатировать, а вот ничего с ней поделать нельзя. Все вокруг были заразны, вот и она заразилась в конце концов.

Ужинали в ресторане отеля Savoy. На ней было простое черное платье с глухим воротом и вырезом на спине, доходящим почти до самой ложбинки между ягодицами. Лаковые туфельки на квадратных каблучках, тоненькая золотая цепочка обнимает щиколотку. Крошечная тряпичная сумочка с золотистой вышивкой, волосы выпрямлены специальным утюжком. Этакая ненавязчивая сексуальность. Интеллигентность с небольшой перчинкой, будоражащей воображение червоточинкой.

Он оценил. Весь вечер держал ее за руку (представьте, каково это – разделываться с устрицами одной рукой! Алена справилась), заглядывал в глаза, сыпал комплиментами, утверждал, что именно так выглядит девушка его мечты. Алена «повелась», поверила. Пили «Шабли», и стоило ее бокалу опустеть, как проворный официант наполнял его золотистым вином – в итоге она и сама не заметила, как переборщила. Она была в той стадии опьянения, когда сам прекрасно понимаешь, что набрался, но надеешься, что этого не заметят окружающие. Слегка пошатываясь, она удалилась в уборную, умыла лицо ледяной водой, промокнула пылающие щеки салфеткой с матирующим эффектом. Возвращаясь, споткнулась и, чтобы удержать равновесие, ухватилась за стул какого-то благообразного бритиша. Тот рефлекторно вскочил, и Алена едва не завалилась вместе с пошатнувшимся стулом. Мишеля все это веселило от души.

– Что может быть слаще, – воскликнул он, – пьяная русская красавица! Может быть, еще вина?

– Мне бы лучше кофе, – сконфуженно призналась Алена, – из… извини. Сама не понимаю, как это могло произойти.

– Да ладно тебе, – перегнувшись через стол, он погладил ее по щеке, – ты такая хорошенькая, когда пьяная. Если бы я знал, напоил бы тебя еще в самолете… Надеюсь, у тебя не бывает жесткого похмелья. Ты помнишь, что мы завтра едем на конференцию в Оксфорд и нам вставать в половине восьмого утра?

– Не волнуйся, буду свежей, как маргарита… Маргаритка то есть.

– О, ты любишь «Маргариту»? – оживился Мишель. – Тут неподалеку есть клуб, и местный бармен делает лучшую «Маргариту» в мире! Золотая текила и свежая клубника из специальных теплиц.

– Меня от одного слова «текила» сейчас стошнит, – пробормотала Алена.

– Понял. Тогда выпьем кофе и прогуляемся по ночному Лондону. Свежий воздух немного тебя отрезвит.

Они стояли, опершись локтями на каменный парапет моста, и в темных водах ночной Темзы пьяновато танцевали огоньки фонарей. И почему-то Алене было так хорошо, что не передать словами, – будто бы в самой сердцевинке ее существа медленно распускался крошечный цветок. На ее плечи был наброшен кашемировый пиджак Мишеля, на ее талии покоилась его рука. Ладонь его была горячей – сквозь тонкую ткань платья она чувствовала этот жар. Хотелось стоять так всю ночь, а еще лучше – всю жизнь.

– Ты что, влюбилась в меня? – спросил вдруг Мишель.

– Что ты! – смеясь, запротестовала Алена.

И если она его обманула, то лишь отчасти. Может быть, все называют любовью с первого взгляда именно то, что чувствовала Алена в тот момент. Она не была уверена, что это так. Слово «любовь» скорее ассоциировалось у нее с колокольным звоном разбушевавшегося сердца, с тем нервным ступором, в который уходила она в присутствии Валеры Рамкина ( Черт! Черт! Не вспоминать больше его имя! Никогда !).