Не произнеся ни слова, сэр Феликс проводил палача вниз по лестнице к столбу, у которого стоял Гибсон.

– Стойте! – закричал я и метнулся к ним.

Охранники схватили меня под локти закованными в броню руками. Катар подошел к Гибсону, достал клинок, горящий в дневном свете жаром далеких звезд. Не колеблясь ни секунды, он ввел тонкое, как игла, лезвие в нос Тора Гибсона и резко выдернул. Окруженная плазмой кромка разрезала ноздри старика до самой кости. Гибсон завопил и обмяк, хватая ртом воздух. Теперь он всю оставшуюся жизнь будет носить клеймо преступника. Плазменный нож одновременно прижигал рану, так что кровь не залила лицо старика.

Лорд Алистер взмахнул ладонью, и два пельтаста сорвали мантию с Гибсона. Она забилась на ветру над его худыми плечами, словно сломанные крылья, обнажив бледную кожу. Сэр Феликс, как доверенное лицо отца, принял у катара треххвостую плеть для предстоявшего истязания.

– Пощади его, отец!

Я попытался вырваться из рук охранников. Отец словно и не слышал меня.

Двое солдат прижали Гибсона к столбу, лицом к грубым волокнам дерева. Кастелян вознес плеть, и та разорвала кожу схоласта, словно марлю. Звук, который испустил Гибсон, потряс меня: это был жалобный, выворачивающий душу вой. Я не видел старика с того места, где стоял, удерживаемый за руки, но мог представить кровавые полосы, которые плеть оставляла на его теле. Она опустилась вновь, и всхлипы Гибсона сменились воплем. На мгновение я увидел его лицо, поразительно изменившееся. Добродушный старик, которого я знал, с его бесконечным потоком цитат и тихих наставлений, исчез. Боль превратила его в слабую тень человека.

Плеть опускалась снова и снова. Пятьдесят раз, и после каждого удара всхлипывания схоласта сменялись криком. Я никогда не забуду его лицо. Под конец он перестал кричать и стиснул зубы, чтобы вынести боль. Когда я думаю о силе, то на ум мне приходят не армии, которые мне довелось видеть в своей жизни, не сражающиеся солдаты. Я вспоминаю Гибсона, сгорбленного, истекающего кровью, но не утратившего достоинства.

Отец смотрел на него, не проронив ни слова. Когда сэр Феликс с плетью в руке снова встал рядом, архонт Мейдуа лишь распорядился:

– Унесите его! – и добавил, обращаясь ко всем логофетам и секретарям, собравшимся во дворе: – Возвращайтесь к работе! Все до единого!

– Почему ты это сделал?

Я освободился от стражи, двинув охраннику локтем по лицу. Толпа внизу начала утекать обратно в замок, погруженная в молчание жестоким зрелищем. Как бы ни радовал их вид крови во время Колоссо, вся доблесть и все веселье пропали, когда жертвой стал кто-то из своих.

– Потому что это не мог быть ты, Адриан, – ответил отец тихим голосом, уже не усиленным динамиками.

Я замер на месте, ошеломленный не столько жестокостью его откровений, сколько тем, что он снова назвал меня по имени. Отец взмахом руки отослал Феликса и сцепил пальцы, словно для молитвы. В этот день он надел полный набор колец, по три на каждую руку. Все они были украшены большими рубинами, гранатами или сердоликами, красное на серебряном – символ его положения и в каком-то смысле могущества. Но обручального кольца я среди них не увидел. Как не видел никогда прежде.

– Я? – наконец удалось выговорить мне тонким, высоким голосом, как у Криспина.

– Мальчик, я знаю, что ты просил старика придумать способ попасть в атенеум, – сказал лорд Алистер приглушенным тоном.

Остатки толпы удалились через Рогатые ворота и дальше по тропе, ведущей вниз с нашего акрополя.

– Не знаю только, как он собирался это сделать… наверняка что-то связанное с корабельным схоластом.

«Ты в это поверил», – подумал я, стараясь скрыть злорадство, но вспомнил о письме Гибсона и понял, что часть его содержания теперь бесполезна. Что бы ни планировал мой наставник, его замысел раскрыт.

Лорд Обители Дьявола сделал два шага вперед и остановился, нависая надо мной. Криспин держался в стороне, с любопытством наблюдая за нами, тонкая усмешка играла на его пухлых губах.

– Ты не станешь схоластом, понятно?

Я не нашелся, что ответить. Совсем ничего. Через пять дней я улечу и никогда не вернусь. Мне нечего было ему сказать, кроме как:

– Да пошел ты!

На этот раз отец ударил меня по лицу кулаком. Кольца рассекли мою щеку тонкой рваной полосой.

– Отведите его домой. Он так ничего и не понял из этого урока.

Два гоплита снова взяли меня под руки, а отец повел Криспина вверх по лестнице в башню, но остановился и развернулся, не снимая руки с плеча моего брата.

– Попробуй только повторить это, и я убью схоласта, понятно?

Я сплюнул на кафельную плитку у подножия лестницы и отвел взгляд.

Когда я остался один в своей комнате, слез не было. Прислонившись спиной к двери, я соскользнул на пол с тяжелым чувством в груди. Надолго закрыл глаза, мысленно отступив за оторопь и безумие к полному спокойствию, в котором пламя гнева затихло до еле тлеющих углей. Так и сидел, вытянув вперед ноги. Наконец я почувствовал, что кровь снова течет в моих венах, а к глазам подступают слезы. Смутные образы из недавнего сна вернулись ко мне: необычайно высокий Гибсон стоит во весь рост, и у него разрезаны ноздри. Я удивился и разомкнул веки.

Удивление в тот же миг пропало, сменившись страхом. Мой камзол, который я бросил поверх других вещей в дорожный сундук, лежал на шкуре в изножье кровати. Это было плохо. Чуть ли не крадучись, я подошел к сундуку и откинул крышку. Одежда и осколки моей прежней жизни разлетелись в разные стороны. Мне пришлось ударить себя по ноге, чтобы сдержать крик, похожий одновременно на тоскливый вой и яростное рычание. Я внезапно ощутил боль, словно меня тоже высекли.

Книга Кхарна Сагары исчезла.

Я не выходил из комнаты трое суток, прислуга по приказу приносила еду и уносила тарелки. И кажется, не произнес ни слова за все это время, чувствуя себя таким же заключенным, как узник бастилии Капеллы. Навязчивый липкий страх сжимал меня ледяными кольцами, отравляя мой разум уверенностью в том, что я погибну следующим. Несомненно, книгу с разоблачающим меня письмом забрали агенты отца, решив проверить свои подозрения или же получив доказательства с камер слежения, сделанные в тот момент, когда Гибсон потерял привычную осторожность. Увы, я не успел прочитать письмо. У меня даже не было возможности.

«Там есть кое-какие идеи, как выбраться за пределы системы. И ни одна из них не предлагает положиться на милость пиратов». Он сам так сказал.

Гибсон не стал бы обращаться к экстрасоларианцам. И как бы он это смог? Теория отца – о том, что старик договорился о моем похищении с корабельным схоластом, – выглядела более правдоподобно. Я бы отдал что угодно, лишь бы узнать содержание этого письма и понять, в чем заключался план Гибсона. «Его разоблаченный план», – напомнил я себе. Какие бы связи ни установил или предполагал установить Гибсон, теперь они были целиком и полностью под контролем агентов отца. Эта дверь оказалась заперта. Схоласты никогда не примут меня к себе без письма от своего собрата.