– А где на войне хорошо? – усмехнулся Чурюмов.

– Просись в танковый полк. Ты же на «тридцатьчетверке» воевал.

– Хрен редьки не слаще. Думаешь, если у той гробины броня потолще, так и жизнь там дольше? На «тридцатьчетверках» в сорок втором войну пытались выиграть, тысячами на прорыв бросали. И где они? Побили, пожгли их немцы своими хитрыми снарядами. Ржавеют коробочки в степи, или на переплавку уволокли.

– Захар, разнылись мы что-то с тобой, – с усилием улыбнулся Карелин. – Чего смерть кликать? Она сама нас, когда надо, найдет.

– Вот именно. У каждого своя судьба. Пойду к Тюлькову Мужик он рассудительный, и другие ребята там остались. Среди своих легче. Может, и про тебя, Пашка, напомнить? Он спрашивал, жив ты или нет, возьмет наверняка.

– Паше некуда торопиться, – вмешалась Катя. – У него еще ожоги не зажили. Лучше выпьем на дорожку.

Принесла в пузырьке еще спирта, кое-что из закуски. С часок посидели. Старшина кинулся было поискать еще выпивки, но нетерпеливо сигналила машина, собирая выписавшихся бойцов.

На том и попрощались. А Паша успел шепнуть Захару Чурюмову:

– Шлите на меня запрос. Только не сразу, дайте еще хоть немного с Катюшкой вместе побыть.

А старшина нашел где-то самогона. Выпив, загибал пальцы, перечисляя сгинувшую на фронте родню:

– Младший брат под Демянском пропал, второй братан в пехоте воюет, а сколько они там живут? Как и я, дважды ранен. Двоюродные братья кто погиб, кто без вести пропал. Вот ведь паскудство какое…

Катя, судя по всему, тянула время. О чем-то договаривалась с врачами. Павла пока не трогали. Плохо гнулась и кровоточила нога. Вытащили из спины еще два осколка, раны понемногу заживали.

В спецчасти госпиталя уже лежал запрос на лейтенанта Карелина, с ходатайством направить его после выздоровления в распоряжение такого-то механизированного корпуса для дальнейшего прохождения службы.

Пришло письмо от матери. Приветы от родни, вести о пропавших друзьях. Карелин чувствовал, как, описывая всякие бытовые мелочи, мать держится из последних сил. Досталось ей за время войны. Отец погиб, младшая дочка от простуды и недоедания еще в первую военную зиму умерла. Старший сын, Паша, сколько уже в госпитале лежит, видимо, тяжелая рана.

Другого сына пока не трогают, ему всего шестнадцать, а дочку Катю вызвали в военкомат и настойчиво предлагали поехать учиться на курсы санитарок. Считай, тоже на фронт.

Взяла грех на душу, едва не силком выдала замуж за паренька-соседа. Дочь ни в какую за него замуж идти не хотела, другого с фронта ждала.

Брякнулась перед дочерью на колени, плакала так, что сделалось плохо, пришлось фельдшера вызывать. Пришла в себя, махнула безнадежно рукой:

– Поступай, доча, как знаешь. Одну вы меня хотите оставить. Пашка на танке воюет. Рану залечит и снова на танк. Младшего, Витьку, скоро тоже призовут. Они сейчас детей на фронт гонят, на возраст не смотрят. Тебя в санитарки манят. Мало их убивают да калечат?

Дочь, поплакав ночь по жениху, который воевал под Ленинградом, пошла навстречу матери. Вышла замуж за соседского неказистого паренька, который за Катей еще со школы бегал. Он свое отвоевал, пришел с фронта без ступни. Отыграли скромную свадьбу. Ничего, что дочь губы кривит. По крайней мере военкомат отстал. Живой останется. А муж? Стерпятся, слюбятся…

А между тем наступил день, когда Павла Карелина вызвали на очередную комиссию и после обследования признали годным к строевой службе.

Последний вечер, а точнее, ночь, провели с Катей. Тягостным было прощание. На ласки не тянуло. И хоть не первого близкого человека провожала на фронт Катя, но в их отношениях сложилась нечто более глубокое. Не шел сон. Обнявшись, иногда ненадолго оживлялись, разговаривали.

Обменялись домашними адресами, Катя оставила номер полевой почты. Часов в пять утра стали собираться, хотя время еще оставалось.

– Прощай, Паша!

– Прощай, Катюша. После войны встретимся. Прозвучала до того безнадежно и фальшиво, что лейтенанту Карелину стало не по себе. Войне конца-краю не видно. Раскидает их судьба, неизвестно, что завтра будет. Обнял женщину, ощущая на губах соленые капли слез.

– Встретимся, Паша, обязательно. Не забывай меня.

– Не забуду.

Шла Курская битва. Переламывая силы вермахта, наши войска наступали. Если бы угодил лейтенант Карелин в жернова этого самого мощного сражения Отечественной войны, может, не прожил бы и месяца после выписки из госпиталя. Почти 900 тысяч человек сгинуло в том сражении, и сгорели 6 тысяч танков. Но Карелину повезло. Он был направлен в Ростовскую область, где недалеко от поселка Чертково формировался механизированный корпус.

Мощная боевая единица с новыми усиленными штатами: три танковых и два самоходно-артиллерийских полка, мотострелковая бригада, артиллерия, вспомогательные части. Восемнадцать тысяч бойцов и командиров. Ударный кулак для прорыва вражеской обороны и дальнейшего наступления. Карелин снова попал в свой самоходно-артиллерийский полк СУ-76, который после боев под Харьковом сформировался практически заново.

Обнимал старых товарищей Солодкова Афоню, Чурюмова Захара, Алеся Хижняка, Одинцова Тимофея. Выжил механик Иван Грач, морячок-наводчик Генка Кирич. Все как родные!

С Карелиным прибыл и Саня Зацепин, сосед по госпиталю. Полком командовал майор Тюльков. А так в основном новые лица.

И состоялась еще одна встреча. Когда шел вместе с Саней Зецепиным в отдел кадров, неожиданно увидел подполковника. Поразило стянутое шрамами обезображенное лицо, вплавившаяся в кожу половина уха, сожженные, со следами незаживших швов тонкие губы.

Карелин и Зацепин механически козырнули, стараясь не смотреть в лицо, хотели пройти мимо. Карелину показалось что-то знакомое в походке. Не ошибся.

Подполлковник остановил Павла.

– Лейтенант Карелин?

– Так точно, товарищ подполковник. Прибыл после госпиталя для прохождения…

И осекся. Узнал своего бывшего командира полка Цимбала Петра Петровича.

– Не признал? Сильно я изменился?

Цимбал кивнул Зацепину, что тот может быть свободен, а с Карелиным присели на скамейку у плетня, закурили.

– Многие меня не узнают. Крепко прижгло.

– Нормально, – невпопад ответил Павел и тут же поправился: – Живы, Петр Петрович, а это главное.

Бывший комполка неопределенно усмехнулся. Губы, словно неживые, лишь шевельнулись. Усмешка больше угадывалась. А сожженные мышцы лица оставались неподвижными.

Цимбал был раньше видным, крепким мужиком, везучим по жизни и службе. В тридцать два года был назначен командиром полка, награжден несколькими орденами, и в семье все складывалось хорошо – росли сын и дочь.

Был он всегда веселым, к людям относился доброжелательно, любил компании. Хорошо пел украинские песни и пользовался успехом у женщин. Почему-то вспомнилась красивая медсестра Ася, с которой у него, кажется, был роман.