– Я за мясом, сыром и майонезом в магазин. Еще куплю шампанского и вина. Хотите?

Наклонив набок голову, Зоя посмотрела Эдику в глаза. «И фигли я снимала его волосы с расчески? Он и так готов».

– Я сделаю вам обед, – взгляд ее стал жестче. – Но если вы будете ко мне приставать, я вышибу мною же чисто вымытые окна.

– Понял, понял. Шампанское или вино?

– Шампанское.

Эдик чуть не подпрыгнул от радости.

Пройдя мимо него, Зоя прихватила пакет, в котором было средство для мытья стекол и пластиковое приспособление с резиновой вкладкой.

В магазине Эдик купил пять бутылок шампанского, сыр с синей плесенью, ведерко майонеза, торт, конфеты «Рафаэлло». Уже подходя к кассе, он вспомнил о мясе. Вернулся, взял самое лучшее, парное.

Подходя к дому, он наткнулся на двоих парней и пожилого мужика, стоящих с открытыми ртами. Они смотрели вверх на окна его квартиры, находящейся на втором этаже. В раме окна Зоя мыла стекла. Зрелище было завораживающее.

После мытья окон, с которыми Зоя справилась за полтора часа, она приготовила запеченное мясо в голландском сыре, с луком и майонезом. На гарнир настояла сделать салат и никакого картофеля или вермишели. Эдик согласился. Он соглашался на все, лишь бы она была рядом. Сыр с плесенью ела с удовольствием, с мясом расправлялась красиво.

После второй бутылки шампанского Зоя встала.

– Извините, мне пора домой.

– А, может, джина или виски?

– Нет. – Зоя сознательно «печально» улыбнулась. – У меня плохая наследственность, у меня мама пьяница. Мне пора. Заплатите, пожалуйста, деньги, мне их маме надо отдать.

– Ах, да, да. – Эдик встал, похлопал себя по карманам, достал пачку денег и вытащил из нее две синие бумажки по тысяче.

– Держи.

– Не получится. – Зоя даже не протянула руки. – Купить меня не получится. Давайте полторы, и я пошла.

– А свидание? – Эдик не хотел отпускать Зою, не добившись хотя бы обещания встретиться. – Я могу пригласить тебя на настоящее свидание? С кинотеатром, с кафе после него, с букетом цветов?

– Можете, – решительно ответила Зоя. – У меня работа до четырех, учусь на курсах секретарш до семи. В половине восьмого жду вас завтра у нашего кинотеатра.

И она, вытащив из пачки денег в руках замершего в восхищении Эдика тысячную и пятисотенную купюры, ушла, негромко хлопнув дверью.

Обалдевший Эдик стоял минут пять, соображая, что с ним сейчас делали. Она ушла. Вымыла окна, приготовила обед, выпила бутылку шампанского и ушла. Но как же так? Все знакомые женщины мечтали остаться в его квартире. Он зарабатывал в месяц столько, сколько та техничка с блядскими глазами за год. А Зоя ушла, не взяв пятихатку «на чай».

А, между прочим, завтра понедельник, и его рабочий день расписан до девяти часов вечера, хотя может продлиться и до одиннадцати.

Зоя отдала маме волосы в пакетике и носок, взятый ею из грязного белья.

– Надеюсь, он не хватится их. Хотя мне кажется, не стоит усугублять, он и так влюбился.

– Видела я его, хронический «ходок», – вынесла свое решение Мария. – А нам нужно замуж. Как он тебе?

– Нормально. – Зоя пожала плечами. – Но ревновать будет.

– Будет – не убудет. Мойся, через час начнем.

Пока Зоя плескалась в ванне, Маша закрыла все форточки в квартире и достала с антресолей объемную коробку из-под женских сапог. В ней лежали четыре черных свечи, ветка можжевельника, мельхиоровый поднос и сборник народных заговоров 1887 года издания.

Маша с десяти лет знала все заговоры и привороты наизусть, но все равно каждый раз читала заговор по книге. Особенное впечатление книга производила на посетителей, приходящих за приворотом.

Вышедшая из душа Зоя встала голой перед матерью, расставив ноги. Маша взяла можжевеловую ветку и провела ею между ног Зои.

Зоя своею рукой положила на поднос бумажную салфетку, на нее носок Эдика, затем можжевеловую ветку, а сверху пучок волос.

– Табуретку с лоджии принеси, я забыла ее взять, – шепотом попросила Мария, боясь дыханием сбить пучок волос. Теперь в приготовленной для приворота «композиции» ничего нельзя было трогать.

Взяв с лоджии деревянную, ручной работы, табуретку, Зоя быстро прошла к ванной. Здесь она пошла на цыпочках. Поставила в ванную табуретку и вжалась в стену между раковиной и стиральной машиной.

Осторожно поставив на табуретку поднос, Маша расставила четыре свечки по краям подноса и подала Зое коробок спичек.

– Зажигай.

Поджигая фитильки свечей, Зоя вторила матери.

– … Как вынутый след… на море-окияне… камень Алатырь… чтобы сухота от живота… от х…я к п…де тянулась нитка желания, трава дурманная.

Мать и дочь стояли в ванной, освещенной свечами. В духоте, в запахе можжевельника, паленых волос и настоящего пчелиного воска.

У Зои закружилась голова.

– Мама, мне плохо.

– Стоять! – Мария шпырнула пальцем в ребра дочери. – Еще две минуты.

Она договорила заговор, два раза ущипнув дочь за попу, «бодря» ее для окончания обряда.

На следующий день Эдик с шести часов сидел в своей машине напротив кинотеатра. Рядом на сиденье лежал букет в метр диаметром, давил на голову тяжким запахом лилий.

Зоя появилась ровно в семь. В «скромном» зеленом, плотного шелка платье в золотой горошек, коротком, с глубоким декольте, в золотых босоножках на высоком каблуке. Смотрелась она райской птичкой. Около нее, сами не замечая того, замедляли шаг взрослые мужчины, а молодые парни либо спотыкались, либо останавливались, задавая дурацкие вопросы типа: «Сколько времени?»

– Райские птички ядовитые, – сказал сам себе Эдик, беря с сиденья букет.

Фильма Эдик не видел, смотрел на профиль Зои. Хотелось дотронуться до коленок, до рук, до шеи, до груди… и дальше, дальше, в глубину, ощущая тепло и мягкую упругость ее тела.

– Классный фильм. Я сегодня с тобой спать не буду, – чуть повернув голову, сообщила Зоя.

– А когда?

– В следующий понедельник. У меня критические дни.

– Я… – Эдик растерялся от ее откровенности, – просто около меня посидишь, шампанского попьем.

– Не мучай себя. – Зоя провела ладонью по его лицу, погладив большим пальцем его ухо, отчего у него побежали мурашки. – Подожди.

Поженились они в августе. Было человек сто родственников в основном со стороны Эдика. Мама упилась вусмерть, сняв на ночь дядю Эдика по материнской линии, служившего в Думе.

Что она не любит мужа, Зоя знала с самого начала, а что не уважает, поняла через три года.

Его работа оказалась не такой денежной, как рассчитывала мама. Над Эдиком стоял владелец фирмы, а он был лишь ее директором.