схватила заходящуюся в крике Маечку, еле успокоила. Я уже потом, года через два, сам рассказал. По сроку давности меня на месте не казнили – так, нащелкали по не менее кудрявой макушке. Только вот Маечкина мама немедленно потащила дочку к дежурному врачу. Затурканная врачиха из поликлиники долго не могла понять, что от нее хочет встревоженная мамаша. Выяснив, что ребенка уронили два года назад, она резонно поинтересовалась, когда в последний раз роняли мамашу и чем она ударилась? Маечкина мама шутки не поняла и даже попыталась получить направление к травматологу и невропатологу. Бессердечная врачиха посоветовала взрослого психиатра.

Впрочем, в детской поликлинике Софа – так звали Сенину жену – была личность хорошо известная. Первый утренний вызов был всегда от нее. Дежурная поднимала трубку и с ходу, не дав и слова вставить, спрашивала:

– Что сегодня, Софья Марковна?

Потом долго выслушивала жалобы на необычный прыщик, который появился на странном месте, и цвет этого прыщика чуть бледнее или краснее предыдущего. Особо, правда, не вслушивалась – могла отойти и чаю налить, и карточки в регистратуру отнести. Трубка продолжала лежать на столе, и подробные рассказы озабоченной по пустякам Софьи Марковны доставались его равнодушной лакированной поверхности.

Педиатру на их участке добавили четверть ставки. Она настолько привыкла заходить по нескольку раз в день по знакомому адресу, что даже оставляла сумку с продуктами или карточки, чтобы потом забрать после очередного вызова. Доктор с неотложки, которой жил в том же доме, даже не шел на станцию, а автоматически отправлялся к Софе на первый вызов, а водитель забирал его уже оттуда. Шофер однажды обнаглел настолько, что попросил разрешения оставить у Софы новые шины, чтобы забрать на следующий день.

Карточка абсолютно здоровой Маечки напоминала многотомное собрание Чехова, стоящее у нас на полке. Выписки из нее подвыпившие врачи читали всей поликлиникой на новогодних банкетах. Вышедший на пенсию раньше времени врач неотложки даже хотел написать роман, но постеснялся – все-таки соседи, неудобно.

В семье беззлобно подшучивали: «Софочка кохтает». Мне всегда представлялась курица-наседка, которая квохчет над своими цыплятами. Это почему-то очень веселило. Это уже потом я узнал, что выражение пошло от «зи кохтаг», что на идише означало «она волнуется».

Кстати, бабушка с дедушкой говорили дома исключительно на идише.

Я языка не понимал, злился, но некоторые расхожие фразы, впрочем, запомнил и даже иногда использовал в разговоре, пусть и не всегда к месту.

Так, я решил показать класс в разговоре с бабушкой Серафимой и дедой Осипом, когда они приехали на Новый год. Мы как раз все сидели за столом и на предложение бабушки Симы доесть кашу я на чистом идише посоветовал ей сначала: «Гей какен», а затем, обратившись к дедушке, предложил: «Киш мири ин тухес». И замер в ожидании оваций, которые, однако, не состоялись. Моего главного защитника, дедушки Миши, не было, так что по тухес мне накидали от души, и какен в этот день мне было делать довольно больно.

Праздновать Новый год начинали часов в одиннадцать. С радостью или грустью провожали старый год – когда хороший, а когда не очень. Казалось, что ровно через час все изменится: все плохое останется в старом году, а новый принесет только радость и веселье. Лишь однажды я засомневался, когда мне пришлось встречать Новый год с зубной болью и она никуда не исчезла после боя курантов. Боль через несколько дней прошла сама по себе, а иллюзия так и осталась на всю жизнь.

Ровно в полночь хлопнула пробка, дежурно-кокетливо взвизгнули дамы, пенная струя шампанского ударила в лепного падшего ангела, осчастливив его очередной порцией спиртного. Облизнувшись, ангел плотоядно уставился на обтянутые чулками женские коленки и приготовился слушать байки. А послушать было что.

После того как мямля-Ильич прошамкал поздравления многосисечному коллективу, начался новогодний «Голубой огонек». Его слушали вполуха, потому что дома начиналось самое интересное.

Мама совершенно не переносила праздного сидения за столом, ей надо было всех занять играми. Они с папой заранее набрасывали новогодний сценарий, придумывали стихи, шарады, наряжались в костюмы. Папа однажды даже раздобыл у каких-то знакомых костюм Деда Мороза. От него пахло табаком, водкой, потом и кулисами. Папа потел, задыхался и кашлял, как старый астматик, но терпел. Зато дети были в восторге.

Моего двоюродного брата Гришку в этом году до празднования Нового года не допустили. Еще днем, чтобы он не болтался под ногами, ему выделили большую морковку и отправили лепить снеговика. Через пару часов с улицы донеслись возмущенные крики, мальчишеский хохот. А потом раздался звонок в дверь. Гришку держал за ухо дворник Расул, за спиной которого голосили возмущенные соседи. Наконец удалось разобрать, что Гришка с приятелями снеговика-то слепил, да только морковку пристроил не вместо носа, а в центре нижнего кома, так что снеговик из безобидного новогоднего символа превратился в памятник сексуальному маньяку. Морковку вытащили, оставив униженного и оскопленного снеговика в одиночестве, а Гришке всыпали и заперли в комнате.

Чтобы скоротать время до наступления полуночи, решили поиграть в загадки. Первого загадывающего должна была выбрать считалка. И тут возникло затруднение на ровном месте. Считалка была самая простая и всем известная:

                 Опа-опа,

                 Америка, Европа,

                 Азия, Китай,

                 Из вагона вылетай!

Ну, и соответственно, вылетевший из вагона должен был загадывать.

Вот только считать взялся деда Миша.

Считалку он, конечно, знал, но только в несколько адаптированном варианте, для после восемнадцати и старше.

Начал он довольно бодро:

– Опа-опа… – Потом неуверенно продолжил: – Зеленая ограда… – И в надежде на подсказку обернулся к уже давившемуся от хохота Сене.

Мы непонимающе переглянулись.

Сеня наклонился к папе и прошипел продолжение.

Мой острый слух все же уловил концовку, значение которой я понял лишь через много лет. Но запомнил с ходу:

– Девки трахают попа, так ему и надо!

К счастью, женщины за столом не обладали моим тонким слухом, иначе бы деда Сеня и папа вылетели бы не из вагона, а из окна.

После некоторого замешательства загадывать новогоднюю загадку выпало папе. Мама, правда, сначала потребовала, чтобы папа рассказал загадку ей. Посоветовалась с обеими бабушками. Те, хоть и не угадали, но и подвоха не почуяли.

Подвыпивший папа, заручившийся одобрением женской половины, на голубом глазу загадал:

– Как на черном фоне красным цветом сделать белое пятно?

Дети и взрослые озадачились. Долго совещались, но пришлось сдаться.

Папа принял еще стопку и гордо заявил:

– Надо вставить негру