За пропаганду этой крайне негигиеничной, расистской по сути процедуры папу выставили до конца вечера на кухню. Сеня и дедушка, из мужской солидарности, отправились с ним, прихватив закуску и бутылку. По раздающемуся оттуда хохоту нетрудно было догадаться о содержании последующих загадок.

Дедушка Осип за последнее время сильно сдал, сказались годы и болезни. И он, и Самуил были уже на пенсии. У дедушки начали слегка дрожать руки, и поэтому оперировать он уже не мог, хотя консультировал по-прежнему. Очень, правда, переживал. Я слышал, как бабушка Серафима говорила на кухне, что Осип потерял интерес к жизни. Его все старались расшевелить, как могли. Он вежливо улыбался, но продолжал что-то задумчиво оперировать на тарелке.

Чтобы как-то привлечь его к делу, баба Геня опрометчиво попросила его разрезать гигантский торт «Наполеон». Это она погорячилась. Деда Осип встрепенулся.

Для начала он в приказном порядке заставил всех вымыть кухню. Потом устроил разнос из-за плохо наточенных ножей, сказав, что таким инструментом он только зарежет, но никак не разрежет. Подложил под многострадального «Наполеона» чистое полотенце. Долго примеривался к лоснящемуся от заварного крема телу. Спросил, из чего готовили, сколько дней пропитывался, пожурил, что надо было позвать раньше, а теперь может что-то пойти не так и за успех он не может поручиться. Забраковал передник со свекольным винегретным пятном и надел мамин врачебный халат.

Деда Миша напросился в ассистенты. Отказать любимому родственнику и другу Осип Иванович не сумел. Доверил держать салфетки. Я, как кот из циничного анекдота, пристроился под столом в ожидании сладких отходов операционного производства.

Наконец час настал. Яркий свет наспех прикрученной настольный лампы освещал «Наполеон». Рука дедушки перестала дрожать, взмахи были точны и быстры, торт разваливался на абсолютно равные куски с фантастический скоростью. Это было настолько красиво, что все залюбовались, деда Миша так зазевался, что чуть не лишился пальца.

Виртуозно ампутированные куски благоговейно переложили на тарелку и потом даже боялись притронуться, а только смотрели как на произведение искусства. Впрочем, позже все-таки съели, деда Осип сам подал пример. Бабушкин талант тоже нельзя было оставить без внимания.

Новогодняя ночь, как всегда шумная и веселая, заканчивалась. Осоловевших и счастливых детей укладывали спать. Обиженно сопел лишенный праздника Гришка. На кухне женщины мыли посуду.

А уже через неделю елки начали выбрасывать на помойку.

Они валялись, как пьяные девки с бесстыдно задранными подолами. Рваные прошивки из серпантина мокли в грязном снегу. На них безжалостно выплескивались помойные ведра и брезгливо поднимали ноги дворовые псы под бдительным оком атаманши Двойры-ханум.

Потом бессердечный дворник Расул покидал елки в мусороуборочную машину, и на снегу остались только иголки и обрывки блестящего дождика, да и те потом сразу засыпало новым снегом. Праздник кончился.

Рождественская сказка про домового Шушуку, собаку Лору и кота Барона

Дом на Мойке светился праздничными огнями. Морозы в тот год стояли знатные, речка замерзла, только кое-где чернели полыньи, прорубленные для рыбной ловли. Снежные лапы тяжело свисали с каменных парапетов, железная ограда блестела в ярком свете уличных фонарей. Снег хрустел под ногами, как свежие огурцы.

Город готовился к Рождеству, в окнах одна за другой зажигались хрустальные люстры. К дому купцов Одинцовых подъезжали кареты, из них выходили дамы в бальных платьях с наброшенными на голые плечи меховыми накидками. Наряженный по случаю праздника лакей вежливо кланялся, открывая дверь очередным гостям.

Только в доме профессора Павла Петровича Охлобыстина было тихо. Сын, Алексей, на Рождество приехать не смог, прислал телеграмму с извинениями и поздравлениями.

Хозяйка Ольга Ильинична с горничной Глафирой елку все же нарядили, но без удовольствия, скорее по привычке. Кот Барон подошел, лапой по блестящему шару с балериной внутри ударил. Та возмущенно завертелась, заскакала на тонких ножках, а кот сверкнул глазами, прыгнул на диван – и затаился. Овчарка Лора только вздохнула. Вот так всегда: кот нашкодит, а попадет потом обоим. В прошлом году разбил любимую Алешину игрушку, Ольга Ильинична огорчилась, обоих из залы выгнала. Кота хоть за дело, а ее, Лору, за что? А кто подтвердит, что она ни при чем? Глафира ничего не видела, а домовой Шушука, как всегда, спрятался под креслом от людского глаза. Он же только ночью выходит, да и то все больше спит – старый стал. Лора вздохнула и тоже прикрыла глаза. Тихо в доме нынче, совсем не по-праздничному.

То ли дело раньше, когда Алеша маленький был. Те времена ни кот, ни собака, конечно, не застали, а вот Шушука хорошо помнил.

На Рождество дом сиял огнями ярче, чем у Одинцовых. Прислугу дополнительную на праздники нанимали, на кухне дым стоял коромыслом. Глафира тогда молодая была, проворная, но и она не справлялась. Шутка ли – сто человек гостей накормить, да и Алешенька с друзьями все заскакивал на кухню, то за калачами, то за пирогами. Попробуй-ка всем угоди! А к ночи и гости съезжались, тут уже совсем спасу не было. Шушука с другими домовыми на чердак забирался, пережидали, пока все не успокоится. Но праздники любили, хоть и суматоха. Музыка, танцы, беготня, подарки – всегда что-нибудь домовым останется: то обертка блестящая, а то и игрушка елочная под диван закатится. Тоже за праздники свои углы сокровищами набивали.

Давно это было, много воды утекло. Остались одни воспоминания. Опустел дом с отъездом Алексея.

В этот морозный вечер Шушуку мучил ревматизм. Суставы сводило, он ворочался, кряхтел, будил Лору и Барона. Лора, приподняв голову, некоторое время принюхивалась, поворачивалась на другой бок, лежала долго с открытыми глазами, потом, убедившись, что все в порядке, опять прикрывала веки. Спала тревожно, вздрагивая и перебирая лапами, как будто за кем-то гналась в своем беспокойном собачьем сне. Барон же поднимался с нагретого места, презрительно выгибал спину и всем своим видом выказывал недовольство. Впрочем, за все прожитые вместе годы Шушука привык и знал, что кот незлобив, просто покой уважает, вот и дает понять, что, мол, потревожили, из дремы вывели.

Когда Барон по-настоящему недоволен, у него всегда хвост подрагивает. Это все понимают. Домработница Глафира никогда к сердитому Барону не сунется, все больше бочком да по стеночке, даже если полы помыть надо, на потом отложит, лучше чем другим займется. Вот когда кот сам начнет об ноги тереться, тогда можно и подвинуть. Это тебе не Лора,