Вот ведь шайтан! И где они все, в конце концов? Мы здесь уже больше суток сидим! Это непозволительно долго!

Колет остро и жестоко мысль, что нас… Не ищут. Похоронили…

Колет – и тут же пропадает.

Нет, такого не может быть.

Я знаю Рашидика, он не угомонится, пока не найдет признаки того, что я погиб. Пока не найдет тела.

Так что нас точно ищут. Наверно, возникли непредвиденные обстоятельства…

Я грею на свече маленькую жестяную кружку с водой, потом завариваю быстрорастворимую лапшу.

Отношу пластиковый контейнер Наире.

– О… – она с удовольствием вдыхает пар, идущий от лапши, – как вкусно…

Начинает есть и спохватывается:

– А ты?

– Я не хочу пока, – отвечаю спокойно и отхожу в сторону нашего импровизированного стола.

Есть я хочу зверски, но лапшу надо экономить. Неизвестно, сколько нам придется здесь еще просидеть.

Наире надо, она – нежная и хрупкая.

А я – переживу уж точно.

– Ная, расскажи о своей семье, – прошу ее, после того, как она заканчивает есть.

Моя жена настороженно смотрит на меня, подбирается, как кошка. Глаза на бледном лице кажутся огромными.

– Что ты хочешь узнать? – помедлив, спрашивает она.

– Все, – нарочито лениво пожимаю плечами, – чем занимается твой отец, мать? На каком факультете ты училась? Почему?

– Слушай, Азат… – она начитает отвечать медленно и раздумчиво, – я не хочу опять возвращаться… Ты же не собираешься меня… Отпускать?

Она с ума сошла? После всего, что тут было у нас, она про «отпускать»?

Ярость топит сильно и неконтролируемо.

Как она вообще про это может говорить? Как она…

Да она же теперь – моя! Совершенно моя! Как можно этого не понимать? Их там, в Европе, что, совершенно ничему не учат?

Видно, мой взгляд выдает мое внутреннее состояние, потому что Наира пугается, бледнеет и отшатывается от меня, боязливо поджимая голые ноги под себя.

Я смотрю на мелькнувшие из-под подола круглые коленки, потом перевожу взгляд на тонкие пальцы, сжимающие ворот платья… Она тяжело сглатывает, и теперь все мое внимание на хрупком горле.

И выше – на пухлых, зацелованных губах.

Она сейчас настолько моя, что удивительно, как вообще ей в голову приходят настолько идиотские мысли.

– Послушай, – торопливо начинает шептать моя, моя! жена, – послушай… Я не то хотела… Понимаешь, я просто не могу вот так… Я же… Я учиться хотела… И работать… У себя, в Стокгольме…

– Ты – моя жена, – с расстановкой, сдерживаясь из последних сил, говорю я, и кто бы знал, насколько мне сейчас непросто! Насколько хочется просто опять опрокинуть ее на этот топчан и силой выбить, вылюбить из головы всю эту европейскую дурь! Глупая женщина просто не понимает ничего! А я ведь был с ней добр! Внимателен! Я ее… Ай, шайтан… Я ее…

Опускаю взгляд в каменный пол, сжимаю руки в кулаки. Неосознанно.

Призываю спокойствие к себе.

Угомонись, Азат, угомонись. Отец всегда корил тебя за излишнюю вспыльчивость, за то, что не мог себя контролировать, срывался, взрывался…

Мне пришлось экстренно повзрослеть после его гибели. Экстренно встать во главе семьи, предпринять действия, чтоб отвадить от нее хищников. Я сумел это сделать, несмотря на молодость!

Патриархи меня приглашали с собой посидеть, поговорить! Меня! Парня, тогда всего лишь двадцати трех лет от роду! Это было невероятным проявлением уважения!

И что сейчас?

Все пустить под откос?

Уважение должно быть прежде всего к себе.

Это – женщина. Всего лишь женщина, моя жена. Та, которую я себе выбрал сознательно, несмотря на то, что сосватаны мы были с детства.

Но выбор-то был за мной.

И я его сделал.

Она просто не понимает ситуации. Она ошибается. Женщина может ошибиться. Долг мужчины – показать ей верное направление…

Внутри меня все бурлит, к пониманию, насколько она далека от реальной жизни, примешивается обида. Для нее настолько не ценно то, что было сейчас? Она готова сбежать от меня, оставить меня? Понимая, что ее после меня никто не примет, что ей навсегда будет закрыта дорога на родину, к родным? Что ей, по сути, только один путь – печальный путь разведенной, всеми презираемой женщины? Понятное дело, что в Европе у них все по-другому, но она здесь, у нас!

Как можно этого не понимать? И как можно не понимать, что, даже если она вернется в Европу, к родителям, они ее не примут?

Она настолько меня не хочет, настолько не хочет быть моей женой, что готова уйти просто в неизвестность?

Да что она о себе возомнила?

– Азат… Я понимаю… – несмело продолжает она отстаивать свое мнение. Ошибочное! Ошибочное мнение! – Но все сделано без моего желания… Я не хотела за тебя замуж, я говорила тебе… С самого начала говорила, но ты не слушал…

– А теперь, после всего… – я обвожу выразительным взглядом ее и наше ложе, на котором совсем недавно мы были так счастливы, я был так счастлив, – ты тоже не хочешь? Да?

Последнее слово выходит диким рыком, практически звериным. Эхо от него бьется о стены нашей темницы, дробится, сводя с ума и надолго оседая в голове.

«Да?, – издевается эхо, – да? Да? Да?...»

– Нет… – тихо отвечает Наира, – теперь я думаю по-другому…

Сначала я даже не воспринимаю ее слова.

Настолько в груди ярость клокочет, все силы уходят, чтоб усмирить ее!

И лишь через минуту осознаю, что сказала мне моя жена.

Она думает по-другому. То есть, для нее то, что происходило между нами недавно, тоже свято. Оно тоже многого стоит.

Облегчение настолько ощутимо, что я не удерживаю выдох.

Подсаживаюсь к ней, тяну на себя за стиснутые на вороте платья руки.

– Иди сюда, – шепчу, привлекая ее к себе, покорную и мягкую. Мою.

Наира невероятно вкусно пахнет, настолько, что невольно сглатываю слюну. Обнимаю ее, глажу, вполне невинно, просто, чтоб успокоить. Напугал ее опять, зверь.

Совсем рядом с ней контроль теряю…

Глупости делаю.

– Просто я переживаю, – шепчет она, доверчиво прижимаясь ко мне, – что ты… Забудешь про меня. Тебе же меня, получается, навязали?

– Глупая, – мягко смеюсь, откидываясь на каменную стену, утягиваю Наиру себе на колени, – мне никто не может ничего навязать. Я все беру сам. Все, что мне надо, все, чего хочу. Всегда беру сам. Я тебя захотел. И взял. То, что мы оказались просватаны и благословлены предками – отлично, приятное дополнение. Но, если б его не было, я бы все равно тебя взял. Ты мне еще в клубе понравилась.