лишних мук все-таки не заслужил. Пусть умрет мгновенно, без страха и почти без боли…

Лишь бы сначала открыл им ворота!

От котла, висевшего над разведенным неподалеку костерком, исходил вкусный, сытный запах. Обруганный ранним утром разбойник, которому сегодня по жребию выпало исполнять обязанности повара, помешивал деревянной ложкой варево и время от времени снимал пробу, испуганно косясь на главаря.

Днем он был так взвинчен, что кусок в горло не лез, поэтому пропустил обед. А сейчас вдруг почувствовал, как засосало в животе.

– Готово? – подойдя к огню, спросил Барон.

– Вот-вот будет, еще минутка-другая… – растерянно забормотал повар.

– Да не трясись ты, как бараний хвост! – с легкой досадой сказал главарь.

Можно было честно признаться, что на рассвете места себе не находил, сильно перенервничал – и потому набросился, сказать что руки у бедняги вовсе не кривые и растут откуда надо. Но «главный всегда прав» – это он вбивал в своих людей особенно тщательно. Его авторитету ни в коем случае не должен быть нанесен ущерб, даже самый малый.

Поэтому Барон ограничился тем, что, наклонившись к котлу, демонстративно шумно втянул ноздрями воздух и со снисходительной улыбкой произнес:

– Пахнет вроде ничего, куда лучше, чем твоя утренняя бурда. Молодец, исправляешься!

* * *

– Я думаю, пресветлый Правитель, ваши тревоги напрасны. Уверяю вас, это вполне обычная… э-э-э… неприятность, такое может случиться даже с молодыми и крепкими мужчинами…

– Но почему? В чем причина? – смущенно спросил Ригун.

– О, причины могут быть самыми разными! В вашем случае вероятнее всего – нервное напряжение и переутомление, а это легко поправить. Но чтобы убедиться в этом, мне необходимо задать вам несколько вопросов, пресветлый Правитель.

– А… о чем?

– Я постараюсь быть как можно более деликатным, пресветлый Правитель, но мои вопросы могут касаться и весьма интимных вещей… Умоляю вас отбросить ложную стеснительность и быть со мной совершенно откровенным. В конце концов, я врач, а от врачей, как и от священников, не скрывают правды!

Ригун растерянно заморгал, собираясь с мыслями. Он уже жалел, что вообще начал этот разговор.

Лейб-медик ободряюще улыбнулся:

– Никто нас не слышит, пресветлый Правитель. То, что вы скажете, будут знать только два человека – мы с вами.

– Ох, святые угодники! Ну хорошо, спрашивайте…

* * *

Хольг ласково обнял ребенка, прильнувшего к нему:

– Спокойной ночи, дорогой. Папе пора идти, у него еще много дел…

– Подожди, папочка! Побудь со мной еще.

– Извини, сынок, не могу.

– Ну, хоть немного!

– В другой раз – обязательно, а сейчас я спешу.

– А куда ты спешишь?

– По делам, сынок, по делам, – ответил граф, осторожно разжимая кольцо детских ручонок, сомкнутое на его шее.

– К той тетеньке, которая кричала, да? А почему она кричала?

У Хольга посерело лицо, задрожали губы. Пожилая гувернантка, взглянув на графа, содрогнулась от ужаса, прижав обе ладони ко рту.

– Кто тебе рассказал об этой тетеньке, сынок? – неестественно спокойным голосом спросил Хольг, отодвигаясь от ребенка.

Если бы слуги и стражники видели своего господина в этот момент, каждый из них горячо взмолился бы богам и всем святым, прося, чтобы сын графа ничего не перепутал по малолетству и не назвал его имени.

– Никто, папочка! Я сам слышал, как она кричала.

Граф перевел взгляд на гувернантку.

– Файна?!..

– Ваше сиятельство… Это святая правда! Молодой господин гулял в саду между казармой и мастерскими и услышал женские крики… Даже глухой их услышал бы!

– Почему она кричала, папочка? Ей было больно? – продолжал допытываться мальчик.

Хольг стиснул кулаки, пересиливая вспышку гнева. Особенно бесило то, что нельзя было сорвать злость на гувернантке: во-первых, сын испугается и будет расстроен, во-вторых, она здесь ни при чем, винить следовало самого себя. Как же он мог забыть, что мальчика перед обедом всегда выводят на прогулку!

– Это была плохая тетенька, сынок, – заговорил граф, лихорадочно подбирая нужные слова. – Очень плохая! Из-за нее нам могли причинить большое горе – и мне, и тебе…

Едва последнее слово сорвалось с его губ, как мальчик резко, будто подброшенный пружиной, выпрямился, сел, судорожно вцепившись в одеяло. В расширенных глазах ребенка застыл ужас.

– Она из тех разбойников, которые убили мамочку?!

– О боги… – не сдержавшись, чуть слышно простонала гувернантка.

Хольг готов был откусить свой язык. Пытаясь успокоить сына, он невольно разбередил едва начавшую затягиваться рану.

– Нет, нет, что ты!

– Папочка, не обманывай меня, – внезапно с недетской серьезностью сказал мальчик, глядя прямо в глаза отцу.

Невидимая ледяная рука сдавила сердце Хольга, и озноб пробежал по коже.

Сын был как две капли воды похож на покойную жену. Особенно глазами – большими, завораживающими, слегка печальными…

Когда он семь лет назад заглянул в точно такие же глаза, у него пересохло во рту и внезапно ослабли ноги. Любовь поразила его мгновенно, пронзила сердце, как стрела, выпущенная искусным лучником. И он, граф Хольг, известный на всю Империю дамский угодник, давно потерявший счет своим победам над прекрасным полом, вдруг почувствовал себя неопытным мальчишкой, ощутил неизвестную прежде робость и благоговейное смирение при виде столь безупречной, ангельской красоты.

А может быть, эта девушка и была ангелом, перевоплотившимся в человеческий облик, чтобы принести в наш грубый мир гармонию и добрые нравы?

– Разве я когда-нибудь обманывал тебя, сынок? – произнес граф, постаравшись, чтобы его голос звучал спокойно и уверенно.

Ох как непросто это было сделать, когда внутри все дрожало, а на глаза вот-вот могли навернуться предательские слезы…

* * *

Дворецкий Ральф, покачав головой, втянул носом воздух и сморщился, поспешно зажал ладонью рот: застарелый и неистребимый запах перегара, смешанный с каким-то дешевеньким благовонием, которым стоявшие перед ним мужчины тщетно пытались замаскировать свои дурные привычки, чуть не подействовал как рвотное. Придя в себя, он окинул помощника садовника и младшего конюха взглядом, полным плохо скрытого гнева и презрения. Те, дружно клацнув зубами и втянув головы в плечи, уставились на дворецкого со столь же плохо скрытым испугом.

– Вы, беспробудные пьянчуги, тунеядцы, лодыри! – загремел Ральф во всю силу легких, благо все это происходило в подвале графского особняка и соблюдать приказ о тишине было необязательно. – Позор своих семейств и всего рода человеческого! Двуногие бараны! Опять напились, несмотря на мой строжайший запрет?!

– Так… Это… Ну… – залепетали перепуганные слуги, трясясь, как хвосты только что упомянутых животных. – Мы ж немного… Боги свидетели, в меру!

– Я вам покажу «в меру»! Я вам такое устрою – пожалеете, что вообще родились на свет божий! Думаете, если господин Ральф добрый, так на его приказы можно класть и в ус не