— Я закончила, — торжественно объявила Джемайма, испытывая безграничное удовлетворение.

— Да, я вижу, — ответил Питт.

Она подошла к отцу и бесцеремонно, как на стул, забралась к нему на колени, развернулась и села. Ее милое личико было очень серьезно. Серые глаза и брови казались более утонченной, детской версией глаз и бровей Шарлотты. Питт редко замечал, что у нее такие же, как у него, вьющиеся волосы; он видел лишь то, что у нее глаза такого же глубокого цвета, как у матери.

— Папа, расскажи сказку, — попросила Джемайма, хотя и ее поза, и ее тон свидетельствовали о том, что это приказ.

— О чем?

— О чем угодно.

Томас очень устал, его воображение исчерпалось в расследовании убийств Этериджа и Гамильтона.

— А может, я тебе почитаю? — с надеждой предложил он.

Она укоризненно посмотрела на него.

— Папа, я сама умею читать! Расскажи мне о благородных дамах-принцессах!

— Я ничего не знаю о принцессах.

— Ой. — На ее личике отразилось разочарование.

— Ну ладно, — поспешно сдался Питт, — только об одной.

Джемайма просияла. Очевидно, одна принцесса ее вполне устраивала.

— Жила-была принцесса… — И Томас рассказал ей, что помнил, о великой королеве Елизавете, дочери Генриха VIII, которая, несмотря на многие опасности и невзгоды, в конечном итоге стала государыней Англии. Он так увлекся, что не заметил стоявшую в дверях Шарлотту.

Наконец, рассказав все, что смог, он замолчал и посмотрел на зачарованно слушающую его дочь.

— И что дальше? — нетерпеливо спросила она.

— Это все, что я знаю, — признался Питт.

Ее глаза удивленно расширились.

— Папа, а она была настоящей?

— О да, такой же настоящей, как ты.

Джемайма была поражена.

— Ого!

Шарлотта вошла в комнату.

— Пора спать, — сказала она.

Джемайма обняла Питта за шею и поцеловала.

— Спасибо, папочка, спокойной ночи.

— Спокойной ночи, солнышко.

Шарлотта, улыбнувшись, на мгновение встретилась с ним взглядом, взяла Джемайму на руки и пошла к двери. Томас смотрел им вслед — и вдруг подумал о Флоренс Айвори и о ее дочери, которую она любила и которую у нее отобрали.

Смог бы какой-нибудь судья признать Шарлотту «годной» на роль матери? Она вышла замуж за человека, стоящего значительно ниже ее в социальном плане, несколько раз участвовала в расследовании преступлений, носилась верхом вокруг мюзик-холлов и покойницких, выдавала себя за пропавшую без вести куртизанку, гналась в экипаже за женщиной-убийцей, причем погоня закончилась дракой на полу в доме терпимости. И вдобавок к этому она по-своему, но агитирует за реформы!

Он не мог четко сказать, что почувствовал бы, если бы представители властных органов сочли его бытовые условия не отвечающими требованиям, заявились к нему в дом и забрали его детей. Но даже его воображения хватало на то, чтобы представить, какую муку он испытал бы.

Эти размышления неизбежно привели Питта к мысли, что Флоренс Айвори вполне могла ненавидеть Этериджа до такой степени, чтобы перерезать ему горло, да и Африка Дауэлл тоже, если она знала и любила девочку и видела, как страдает подруга. В это легко верилось, и вывод напрашивался сам собой, как Томас от него ни отмахивался.

В тот вечер Питт ничего не рассказал Шарлотте, а утром, когда принесли почту, он увидел письмо от Эмили со штемпелем Венеции и понял, что оно несет с собой множество новостей, восторгов и романтики. Томас допускал, что Эмили сомневалась, стоит ли подробно рассказывать о радостях своего путешествия или лучше умерить пыл, учитывая, что Шарлотте никогда не доведется все это увидеть; однако, зная свояченицу, считал, что она не станет кривить душой, дабы поберечь самолюбие сестры. Поэтому он догадывался, какие чувства овладеют Шарлоттой по прочтении письма: смесь радости и зависти, ощущение, будто жизнь проходит мимо.

Жена ничего не скажет, он был уверен в этом. Она не показала ему первое письмо, не покажет и это, потому что хочет, чтобы он думал, что ее волнует только счастье Эмили, а вовсе не то, что есть у сестры. И ведь на самом деле это так, для нее действительно важно счастье Эмили.

Чтобы отвлечь Шарлотту от новостей об Эмили, от того яркого мира, в котором вращается ее сестра, и чтобы немного сгладить собственное чувство неполноценности, разочарования и бессилия, Питт выбрал этот момент, чтобы рассказать ей о расследовании убийств на Вестминстерском мосту.

Он сидел за столом и завтракал тостами с острым, едким конфитюром, приготовленным Шарлоттой.

— Вчера я разговаривал с одной женщиной, которая, возможно, перерезала горло тем двум мужчинам на Вестминстерском мосту, — с полным ртом начал он. Шарлотта замерла, не донеся чашку до рта.

— Ты не рассказывал мне, что работаешь над этим делом!

Питт улыбнулся.

— Да как-то случай не представился из-за суматохи со свадьбой Эмили. К тому же расследование превратилось в сплошную рутину. И дело не касается никого из твоих знакомых.

Шарлотта сообразила, что мужу хочется поговорить о том, что озадачивает и расстраивает его, и мысленно отругала себя за черствость. Томас догадался об этом по виноватому выражению ее лица и лишний раз подивился тому, какое глубокое взаимопонимание царит между ними.

— С женщиной? — Шарлотта удивленно изогнула брови. — Неужели это и в самом деле женщина? Или ты думаешь, что она кому-то заплатила?

— Я думаю, что эта женщина могла убить их сама. Она очень эмоциональна, и, мне кажется, у нее был повод…

— Действительно был? — перебила его Шарлотта.

— Возможно. — Томас откусил от тоста, и оставшаяся часть разломилась у него в руке. Он подобрал кусочки и отправил их в рот, прежде чем взять еще один. Шарлотта терпеливо ждала продолжения, хотя ее и снедало нетерпение. — Думаю, ты бы тоже это почувствовала, — проговорил Питт и в подробностях рассказал ей о том, что ему удалось выяснить, добавив к этому свое мнение о Флоренс Айвори и об Африке Дауэлл — он высказал его несколькими правильными словами, которые наконец-то смог найти: глубокие и тонкие натуры.

Шарлотта слушала, почти не перебивая; лишь один раз заметила, что имя Флоренс Айвори упоминали на собрании, однако она так ничего и не узнала о ней, кроме того, что эта женщина является объектом презрения или жалости, она так и не разобралась. Когда Питт закончил, времени на обсуждение уже не осталось, он и так опаздывал, зато на душе полегчало, хотя ничего не изменилось и на него не снизошло никакое озарение.

Однако когда Питт шагал по мокрому тротуару к главной улице, где можно было поймать кэб, его вдруг охватило настоятельнейшее желание отвезти Шарлотту в какое-нибудь красивое и интересное место, достойное того, чтобы она долго хранила воспоминания об этой поездке и могла противопоставлять их воспоминаниям Эмили. Только вот, как он ни напрягал свое воображение, он так и не смог придумать, на какие средства все это осуществить.