Третий угол оккупировала холеная «Шанель» с кровавыми губами, на высоких каблуках, с медной копной волос, забранных в пучок. Не добытую косметикой бледность лица в этот важный момент заменяло жемчужное ожерелье в два ряда на спелой тридцатилетней груди и двадцатилетней шее. Из всех присутствующих она одна была одета в траур, если не считать моих носков и туфель.

На полу резвились только что познакомившиеся дети и внуки одного и того же возраста и одного и того же Петра Сергеевича. Взрослые молчали. Сын с интересом разглядывал сидевшую напротив Нину.

Черная «Шанель» явно была не против взглядов напротив. Как там в русской пословице: «Тех же щей…»

Как на Олимпийских играх, Марина Николаевна подняла в рывке свои сто шестьдесят килограммов, вытерла тыльной стороной пухлой ладони «михалковские усы» и сказала:

– В сложившейся ситуации, Александр Андреевич, с врачом будете говорить только вы.

Я кивнул и вышел из удушающей атмосферы в коридор. «С покойником, должно быть, повеселее…» – решил я, отправившись на поиски врача.

Эскулап в зеленом прикиде нашелся в сердечно-сосудистых коридорах довольно быстро.

– А вы кто Петру Сергеевичу будете? – поинтересовался доктор.

– Брат, отец, духовник и совесть, – отрапортовал я.

– Аааа… Так вы же адвокат Добровинский? Понимаю, понимаю, – заюлил врач. – Тогда хорошо. А то такой вопрос, видите ли, щепетильный… что ли. Короче говоря, Петр Сергеевич жив. Полежит недельку, понаблюдаем и выпишем. Ну, может, стенты придется когда-нибудь поставить. Но больше такой ерундой чтобы не занимался, скажите ему. Угробит себя. А ему жить да жить. И законы издавать. Вот за финансовую амнистию надо будет скоро голосовать. А он здесь…

Ничего не понимая, я кивал головой в знак согласия.

Тем временем врач продолжал гнуть свое:

– И забыть эту виагру. Я вам скажу по секрету: есть кое-что намного лучше и эффективнее. А виагра – это вчерашний день…

Человек в неотстиранной крови на зеленом халате начал мне перечислять названия препаратов, которые Петр Сергеевич должен принимать вместо «этой гадости».

«За чужую эрекцию еще два часа надо набросить…» – решил я и вернулся в «ожидальню».

Пока я рассказывал (без подробностей), что произошло и каковы прогнозы консилиума, глядя на всех присутствующих, адвокатская мысль о том, что из просто хорошего клиента Петр Сергеевич со своим инфарктом сейчас переплыл в отличные, радостно бурлила мозг и кишечник. И все благодаря одной маленькой синюшной таблеточке… И еще кое-чему – вечному.

Такова c’est la vie… как говорили в Одессе.

На лестнице меня под руку взяла жена сына:

– Мне можно правду, Александр Андреевич. Что с ним?

Кому-то в этой семье надо было рассказать, как оно есть на самом деле. Я выбрал ее. Все равно сегодняшний день стал виртуальной передовицей под названием «Шило в мешке депутата Пети, или Виагра, секретарша и дети» в газете «Правда. Как она есть», и никуда от этого Петручио уже не сдристнуть.

Но ее реакция меня потрясла.

– А я ему говорила. Я говорила этому дурачку: «Перестань жрать эту гадость. Козленочком станешь».

Я посмотрел внимательно в эти серые глаза родственницы, принял долгожданный валидол, попрощался со всеми и плюхнулся в машину.

– Вам звонят из офиса, – услышал я невозмутимый голос водителя Игоря.

На часах – 22:30. Странно.

Голос ассистентки был бархатный и нежный, уже как из другого мира:

– Александр Андреевич! А вы не заедете бумаги кое-какие подписать? В офисе только я осталась. Сижу, скучаю. Вас жду.

– Нет! – рявкнул я так, что огромный Игорь втянул от страха шею в голову. – Я еду домой! Меня там ждет любимая, ужин и сука Джессика. Сука в хорошем смысле слова. Понятно?

– Ну и зря. Подумайте, пока я собираюсь… – то ли услышал я в трубке, то ли после сегодняшнего вечера у меня начались простые и незамысловатые глюки. Факт тот, что у Белого дома связь, к счастью, как всегда, оборвалась.

«Что себе позволяет персонал! – в гневе подумал я, досасывая больничный валидол. – Демократия, двадцать первый век. Распустились. Ужас. Завтра же наведу порядок! С боссом заигрывать. Безобразие! На ночь глядя… Знаем мы эти штучки. Только что видел все своими глазами…»

И уже железным голосом Зевса, полным решимости и принципиальности, сказал водителю:

– Давай быстренько в офис. Мне документы кое-какие надо подписать. А то без меня там все встанет, ляжет и сядет. А ты пока съездишь на заправку и машину помыть там не забудь.

Игорь понимающе кивнул.

Фраза «…безвременно ушедший, сгорел на работе…» куда-то запропастилась.

Настроение было хорошее. Жизнь продолжалась.

«Я поцоватый заяц, я конченый мерзавец…» – неожиданно запел телефон, лежащий на столе в ресторане «Семифреддо». Несколько человек за соседними столиками повернулись ко мне улыбками.

– Это прокурор, – объяснил я, чтобы ничего не объяснять. Люди понимающе закивали.

Для каждой группы людей в телефоне есть свои позывные.

Клиенты вызванивают песню «Помоги мне…» из «Бриллиантовой руки», любимая – «Упаси тебя боже лукавить со мной», коллеги и подчиненные из офиса – «Another Brick in The Wall» группы «Пинк Флойд», что же касается друга детства Толика Кацмана, то он – «поцоватый заяц». Просто и понятно.

Анатолий был коренным одесситом. Моя мама говорила ему, что он еврей-тысячник: один идиот на тысячу умных. Толик не обижался и обещал в дальнейшем стать хотя бы сотником. Мама ушла из этого мира, не дождавшись.

Кацман эмигрировал юнцом из Одессы в Германию в начале семидесятых, объявил берлинским властям, что он этнически их человек, что он пострадал от фашистов и коммунистов и поэтому нуждается в срочной и обширной денежной сатисфакции.

В то время немцы безоговорочно верили несчастным эмигрантам из СССР.

Толик хотел, получил и долго получал все возможные благоденствия и социальные пособия Федеративной Республики:

– как фольксдойче – гражданство. Помогло легкое знание идиша;

– как пострадавший во время Второй мировой войны. Доказательством служило фото дедушки (фас и профиль), арестованного в двадцать четвертом на Привозе за карманную кражу. На дедушку Толя был похож оттопыренными, как у сахарницы, ушами, носом и немного характером;

– как инвалид из-за перенесенной в детстве ангины. Толик рассказывал властям, что он практически импотент и от этого очень страдает. Иногда он пытался доказать это помощнице врача на медосмотре и поэтому еще получил пособие за «дурку»;