– А ты знаешь, куда идти? – спросил он.

– Вот это нам и предстоит проверить, – ответил я, – для этого мы с тобой сюда и приехали.

Я действительно знал, куда надо двигаться. Это знание бралось у меня ниоткуда. Оно просто было у меня внутри – полная уверенность – идти надо туда.

– В следующий раз возьми с собой компас, Виктор! – сказал я и отправился напрямик к тому месту, где мы оставили машину.

Теперь я шел так быстро, как мог. Мне не терпелось поскорее проверить, верны мои ощущения или нет. В детстве у меня было очень четкое чувство направления, но, может быть, это было чисто детское ощущение. Возможно, я просто хорошо знал вполне конкретный лес, и это помогало мне найти дорогу в нем.

Идти назад для меня оказалось гораздо труднее, чем вперед. Во-первых, будучи абсолютно нетренированным, я уже достаточно вымотался. Во-вторых, соблюдать выбранное направление оказалось невозможно из-за возникавших на пути естественных преград. Их приходилось обходить. И все же обратный путь занял на тридцать минут меньше времени. Мы вышли на дорогу в том месте, где оставили машину. Я был в этом абсолютно уверен. Но машины не было, и Виктор начал надо мной подшучивать. Я снял лыжи и вышел на дорогу. Вот следы шин, несколько капель масла. Конечно, эти следы могли принадлежать другому автомобилю, но я не сомневался, что мы расстались с водителем именно здесь. Пока я бегал в недоумении по дороге, раздался шум автомобиля, и наша машина подъехала к нам. Оказалось, что у водителя кончились папиросы, и он отъехал, чтобы пополнить запас. Мы сели в машину. Виктор притих.

В последующие дни мы еще несколько раз выезжали на природу. Я втянулся в лыжные прогулки, и лыжи уже гораздо меньше меня раздражали. Мне даже стало нравиться. Каждый раз в абсолютно новых местах я верно определял направление движения и выводил нашу маленькую группу в нужное место. Потом мы усложнили эксперимент. На машине подъезжали в какое-нибудь место. Я выходил из нее на пару минут, чтобы осмотреться. Потом ложился на заднее сидение с закрытыми глазами, и машина увозила нас далеко за леса, за поля. Оттуда я вел своего спутника на место нашей остановки, куда возвращалась машина. За все это время я ни разу не ошибся и понял, что мои детские лесные навыки остались при мне. Виктор больше надо мной не посмеивался.

Когда через пару недель окрепший и посвежевший я, наконец, пришел на работу, карусель была уже готова. Четверо рабочих, пыхтя, затащили это сооружение в одну из еще не освоенных нами комнат и наглухо прикрепили к полу. Я сел в кресло. Оно вращалось беззвучно и плавно. Это было именно то, что мне нужно. В центр стола я поместил компас. Интересно, удастся что-нибудь почувствовать из того, что так легко улавливает он. Катаясь на кресле, я прислушивался к себе, но никаких ощущений не возникало. Мне опять стало тоскливо. «Как бы опять к рыбкам вернуться», – подумал я, не двигаясь с места. Еще недели две я просидел в кресле, почти не покидая его. Ко мне заходил Серега, звал меня к себе. Ему было что-то нужно от меня, но я упрямо крутился в кресле, все еще надеясь, что в моей голове заработает собственный компас. Я уже потерял надежду на удачу, но она в этот раз все же не отвернулась от меня. Какой-то механизм внутри меня сдвинулся с места. Сначала совсем слабо, а потом все сильнее и отчетливее я стал чувствовать, как пересекаю линию стрелки. Я сделал себе шторку перед глазами и для верности стал выключать свет, чтобы не подглядывать. Ощущение крепло. Теперь я был уверен, что чувствую свое положение по отношению к компасу. Совершенно точно я мог остановить свою карусель так, чтобы конец стрелки смотрел мне в грудь. Выбрать же, на какой из них попасть, я не мог. Разницу в этих двух диаметрально противоположных положениях почувствовать не удавалось никак. Хотелось думать, что это тоже вопрос тренировки, хотя, вполне возможно, что я впадал здесь в ошибку.

Серега тоже не сидел все это время без дела. Пока я гулял по лесам и катался на карусели, он натащил в свою комнату гору оборудования и, как он говорил, клеточного материала. Под микроскопом он показал мне клетку, которая живо реагировала на поднесенный к ней магнит. Серега рассуждал так: в организме человека полно атомов железа. Они не могут не чувствовать магнитное поле Земли. Другое дело, что у человека нет или просто не развит механизм, с помощью которого он мог бы это чувствовать. А еще, может быть, этот механизм в нем просто перестал работать за ненадобностью много веков и тысячелетий назад, когда люди ютились где-нибудь в пещерах и не покидали свой ареал обитания. Так все это было или не так, но он не видел причин, по которым нельзя было бы усилить чувствительность человека к магнитному полю Земли и сделать ее осознанной возможностью, еще одним органом чувств.

Не прекращая своих тренировок, я начал энергично помогать Сереге в его экспериментах. На них ушло много времени. Серега пытался нащупать механизм программирования живой клетки, воздействуя на нее магнитным и электрическим полями и изучая ее реакцию на него. Я мог помочь ему только совершенствуя и создавая новое, необходимое ему электронное оборудование, которое постепенно заняло все отведенное нам помещение и уже вылезало в коридор. Мы так увлеклись работой, что стали забывать про еду и сон. Я этим никому не мешал. Родители понимали, что я взрослый человек, и довольствовались моими редкими визитами к ним, а вот Серегу дома ждала молодая жена, которая не хотела мириться с постоянным отсутствием мужа. Серега не хотел огорчать ее и иногда на несколько дней выпадал из работы, но потом снова увлекался ею, забывая про дом. Конфликт в их семействе явно назревал.

Прошло еще одно незамеченное нами лето, и бесчисленные эксперименты начали давать результаты. Сереге удалось добиться того, что облученные специальной кодовой последовательностью клетки начинали четко реагировать на очень слабое магнитное поле. Хотелось попробовать это на чем-нибудь живом. Мы поймали кошку, которая бродила по нашему зданию, и решили из нее сделать Лайку – так звали первую собаку, которую отправили в космос. Ее имя потом было увековечено в названии сигарет и портрете на пачке. Такого успеха мы кошке обещать не могли, но и гибель ей тоже не грозила. У кошки мы взяли капельку крови, на что она обиженно фыркнула, и заплатили ей за это целой сосиской. Теперь было важно, чтобы кошка не сбежала. На всякий случай мы соорудили для нее что-то вроде ошейника с надписью: вернуть в комнату 404. Капельку кошачьей крови Серега смешал с какой-то жидкостью и поместил под облучатель. Сразу после облучения под микроскопом было видно, что клетки хорошо реагируют на магнитное поле. Мы снова поймали кошку. Я держал ее, а Серега сделал ей инъекцию. Получилось не очень хорошо. В последний момент кошка выскочила у меня из рук, изрядно исцарапав, и часть жидкости осталось в шприце. До вечера мы держали кошку в своей комнате, но вечером ее пришлось все же выпустить. Впереди был выходной, и нам не хотелось, чтобы она нагадила у нас. Перед расставанием мы досыта накормили ее сосисками, надеясь, что она запомнит нашу щедрость.

В понедельник кошка, как миленькая, ждала нас, сидя под дверью. Мы положили кусочек сосиски на электромагнит, включили его и впустили кошку в комнату. Она моментально нашла добычу. Потом еще раз десять мы сделали то же самое, каждый раз уменьшая порцию лакомства не из жадности, а потому, что кошка могла насытится и потерять желание искать добычу. Наконец, мы сочли, что кошка достаточно натренирована, и перешли к эксперименту. Не без сомнений я включил электромагнит, на котором не было сосиски. Кошка стремглав бросилась туда. Мы стали включать электромагниты в разных местах комнаты, и кошка, как заводная, сразу бежала туда. Мы хохотали как сумасшедшие. На шум, устроенный нами, прибежали Андрей и Виктор. Не понимая, в чем дело, они с удивлением смотрели, как мы гоняем по комнате кошку, а мы радовались и смеялись как дети. Очень хотелось похвастаться своими успехами перед Генералом, но мы решили подождать. Было непонятно, сколь долгим будет эффект, и не пропадет ли он, скажем завтра или через неделю.